Андрей ехал отдавать последний взнос за свой новый дом. Но по дороге на него напали люди в штатском, избили и отвезли в РУВД. Андрей рассказал, что там его кидали из комнаты в комнату, где час почти непрерывно били, потом еще восемь часов держали взаперти, не разрешая двигаться. Выпустили со словами: «Извините» и сказали ждать штраф. На вопрос «За что штраф?» ответили: «Ребята же потратили много сил на вас». Теперь Андрей залечивает травмы головы, гематомы, проблемы со сном. А еще Андрей не чувствует два пальца на правой руке и совсем не может работать. Врачи еще не теряют надежду, что смогут восстановить работоспособность руки. Но прежняя жизнь Андрея уже потеряна безвозвратно. После тех суток в РУВД мужчина отказался от покупки дома и решил уехать из страны. 

Андрей Шкледа — один из лучших музыкальных мастеров в Европе. Его называют белорусским Страдивари. Он воссоздает древние музыкальные инструменты. Четыре года назад он один в один повторил скрипку легендарного итальянца Гварнери, эта скрипка стала гордостью страны, ее показывали президенту. Его работы есть в разных музеях страны, в Несвижском и Мирском замке. 

Если вы получили травмы во время мирных демонстраций, и вам нужны лекарства, лечение, реабилитация, вы можете обратиться к нам. Для этого нужно заполнить заявку https://bit.ly/2Qfx1ss 
Вы также можете позвонить на КРУГЛОСУТОЧНУЮ «горячую» линию по номеру +375 44 709-79-11 и вам подскажут, как получить юридическую, медицинскую или психологическую помощь.

«Ребята, принимайте!»

Было 10-е августа, день. Мы с братом на велосипедах ехали ко мне в деревню, в Кудричи (Пинский район — прим.ред.). Там я покупал дом — в тот день как раз вез последние деньги за него, чтобы рассчитаться окончательно. В конце августа туда должны были переехать моя жена и сын. Я уже перевез туда мастерскую, а пока у меня там был огородик, надо было картошку и огурцы прополоть, капусту полить. 

В городе в тот день был какой-то митинг. Я на выборы не ходил, не вникал, что происходит. Ехали с братом далеко от центра, чтобы подальше от всего этого. Остановились возле магазина — продуктов купить, еды. 

И тут останавливается легковая машина без номеров, и на нас быстро идут какие-то люди. Я стоял, смотрел просто, не понял вообще что к чему. На меня накинулись четверо. Мне один по голове сразу врезал, ноги подкосились. Второй дубинкой по шее дал, повалил на землю, стал бить в живот. Тут же надели наручники. Тогда я понял, что это не бандиты — милиция. Какие-то люди кричали: «Что вы делаете!». Я пытался говорить, спросить, кто такие. Слово скажу — удар, слово скажу — удар. Сказали, что милиция, что подозревают меня в участии в митинге. Я им — «да не был я нигде», они «врешь, врешь, ты был вчера. Ты ж был, ты ж был, сука, сука, ты был. Говори!» Я пытался сказать, что в деревне был. Но потом понял, что разговаривать сильно не надо: чем больше говорю, тем больше бьют.  Потом подъехала машина ГАИ, но они были спокойные, смотрели просто. Тогда я понял, что все. 

Я такого не видел никогда, как концлагерь. Везде люди, везде кровь, везде лежат, везде орут, везде избивают

Меня подняли, потянули за ноги-руки в машину. Брата закинули в другую машину, повезли. В машине зажали, тоже били, когда пытался сказать что-то — в висок. Я знаю этот прием: если бить в висок, следов не остается. Но если при этом быть с открытым ртом, то могут и убить. Поэтому я старался молчать. Сказал, что был в деревне, чтобы они посмотрели, кто я, что про меня завтра все газеты напишут, а они — «мне пох…». Ну, вы поняли, я просто матов не говорю. 

До РУВД было близко, пара минут — и вывели меня из машины. Я бы мог идти, если бы они дали пойти. А они повели, но как-то странно: подножки ставили, толкали, получил еще пару тумаков дубинкой. Один за волосы схватил, тянул вниз, а кричал мне — подними голову. Я поднимаю, а он еще больше тянет вниз. По ступенькам еле поднялся. Думал, ну ладно, поколотили, может, еще чуть поколотят, но разберутся же и отпустят. Завели внутрь, в какую-то комнату. Кинули со всей силы об пол с криком: «Ребята, принимайте!».  

Первая комната. Люди в черном: «За ребят, за наших ребят!»

А там на меня налетела толпа с криками «О, давай, давай». Их было много, одеты были в черное и серое, в масках все. Начали лупить со всех сторон — кто ногами, кто дубинками. Ужасно. Я будто попал в логово ко львам на растерзание. Били по тазу, по ребрам, по ногам, по спине, по голове. Все кричали: «За ребят, за наших ребят». Прыгали на меня, отскакивали. Кто-то кричал: «О, он резиновый. Бей его, он резиновый». 

В комнате еще люди были, было много людей, все кричали. Такие душераздирающие крики, писки, страшные: «аааа», «ааа». И их крики звериные. Я такого не видел никогда, как концлагерь. Везде люди, везде кровь, везде лежат, везде орут, везде избивают. Я попал туда, как в ад. Страшно было, как в фильме ужасов. 

По лицу лупили, думаю, сейчас зубы полетят. Стал голову подгибать, они кричали, чтобы я выпрямил, но я не слушал. Их это, наверное, разозлило, стали бить еще сильнее. Зажали мне голову ногами и стали бить чем-то очень твердым — не дубинкой — будто молотком по голове в одну точку, так «тум-тум-тум-тум-тум-тум». Долго-долго так били, много-много ударов. Не знаю, может, хотели, чтобы у меня череп раскололся. 

У меня загудело в ушах, все крики и удары уже как во сне стали. Перед глазами — желтый фон. Я решил, что меня убивают. Семья перед глазами мелькнула, тот день. Это был хороший день. Я был у брата в деревне, у него созрели очень вкусные груши, мы эти груши поели, отвезли сестре. Мелькнула мысль: «Ну, хоть груш поел, нормально перед смертью».

Они кричали: «О, на Иисуса похож, посмотрите, теперь осталось его распять

Я стал Бога просить, чтобы он защитил. «Господи, помоги и спаси». Они: «Ха-ха-ха, он богомолец, он святоша, ты — падла, поп. Бей его!». Я начал молиться еще сильнее. И они меньше стали бить, удары стали слабее. Потом я видел, что написали в моем деле — поп. Кличку каждому давали. 

А потом меня оттуда вывели. Я думал: «Ну, все. Наверное, уже, все. Хватит. Вот дали мне. Но все, все, все уже.» Я провел в этой комнате минут семь-десять. 

Вторая комната. Люди в синем: «Отодвиньте его, он мне диван замажет кровью своей грязной»

Завели в другую комнату. Продолжили бить.  Уже другие люди. В синих рубашках, которые обычно носят милиционеры. И в масках — как теперь носят от коронавируса. Там по-другому били. Не всей толпой и сразу, а как-то точечно. И вопросы задавали. Задавали вопрос и сразу били. Странно как-то. Я же пытался ответить, хоть в ушах гудело и был в полуобморочном состоянии. Но не успевал. А они потом били, что не ответил.  Кричали:

 — Ты участвовал в митинге?

— Нет. 

— Не обманывай!

И матом, на «п». И сразу — бабах, хрясь, тумаки. Я решил, что меня будут бить, пока не убьют. Или пока не покалечат окончательно. Если и выйду оттуда, то буду калекой. 

Разбили нос, губу, у меня сильно потекла кровь из обеих ноздрей и рта. Я был где-то в середине комнаты, кто-то из них стал кричать: «Отодвиньте его, он мне диван замажет кровью своей грязной».

Им не понравилось, что у меня длинные волосы. Кричали «давай его остригем, стриги его». Один схватил меня, рванул за волосы так, что что-то хрустнуло, комок волос вместе с резинкой отлетел. Резинку я так и не нашел, наверное, там и осталась вместе с волосами. 

Оттянули за волосы к стене. Кто-то рванул за бороду, вырвал кусок. Я сидел там с распущенными волосами, весь окровавленный. Они кричали: «О, на Иисуса похож, посмотрите, теперь осталось его распять. Он же тварь, он же поп, аааа, поп». Еще больше стали бить. Кинули меня сильно на пол, один стал ногой на голову, минут 20 держал. Задания были: то ноги раздвинь, то сдвинь, что ни делаю, бьют, непонятно было. Кричали: «Задвинь рожу свою кровавую, чтобы мы не видели». А мне больно было от них лицо отворачивать — шея была сильно побита. 

Думаю, может, я уже инвалид, может, мне жить осталось пару дней или часов. А они еще деньги хотят забрать. Пусть хоть что моему ребенку останется

Забрали телефон. Один хотел его разбить, второй на него крикнул: «Ты что, дурак!». Стали смотреть, есть ли фото с митинга. А у меня там фото с племянниками: я за день до этого вечером с детьми брата был, мы пастилу делали, возле печки фотографировались. Он посмотрел, стал говорить: «Твари. Чтобы эти твари не рождались на земле». Спросил у других, били ли меня по паху, второй со смехом ответил: «Да, у него железные. Он даже не кричал». 

Потом меня подняли и повели дальше. В коридоре еще побили. И закинули в третью комнату. 

Третья комната: «Откуда у тебя деньги? Ты, скотина, вез их на митинг, мы знаем»

Там меня поставили лицом к стене. Там были и другие  избитые люди, и милиция была. Один милиционер смотрел в компьютер, видимо, пробивал, кто я такой. А второй вытряхивал сумку. У меня было много вещей, я же в деревню ехал, он кричал: «Ты что — бомж, ты бомж вонючий?». 

Увидел деньги, кричал: «Откуда у тебя деньги? Ты, скотина, вез их на митинг, мы знаем.» А я вез деньги заплатить за дом — дом, в котором я хотел жить. Последние два года я жил в Польше, жена с сыном — в Мозыре. А потом грянул коронавирус, я вернулся в Беларусь. И как-то хорошо все стало складываться: и с работой, и дом нашел возле родного Пинска. Красивый домик в таком очень красивом месте. Еще весной внес задаток, разбил там огородик, обустроил мастерскую. В сентябре в этот дом должны были приехать моя жена и сын. Сына я уже оформлял в школу, жене нашли работу. 11-го августа у меня были назначены встречи с директором школы и местного хозяйства, чтобы обсудить все детали. В тот день я вез последний взнос за дом. За август планировал доделать ремонт и уже жить там спокойно, творить. 

А они кричат, что за деньги. Я говорю, это мои личные деньги, деньги эти заработал, за дом вез платить. Увидели, что рядом с карточкой пин-код. Посмеялись, что сейчас снимут. На карточке рублей 200 было. И тут я уже так разозлился. Думаю, может, я уже инвалид, может, мне жить осталось пару дней или часов. А они еще деньги хотят забрать. Пусть хоть что моему ребенку останется. Я так зло сказал, что каждый рубль у меня заверен у нотариуса и если они снимут, им несдобровать. Замяли разговор. 

Размышлял, в голову или в спину выстрелит. Затворы — щелк, щелк. Затихло все, тишина такая. Не выстрелили

Потом заинтересовались моими рабочими инструментами. Кричали, что это такое, зачем мне они, что я ими собирался делать. Не понимали. А я делаю и чиню музыкальные инструменты. Я — единственный в Европе воссоздаю по чертежам древние инструменты. Мои работы есть в музеях, в Мирском, Несвижском замках, в других странах, на моей гитаре играли в фильме Никиты Михалкова. 

Я им говорю — вы посмотрите, кто я, я музыкальные инструменты делаю, меня здесь все знают. Про меня много статей написано, по телевизору много раз показывали. Они посмеялись: «А, так он скрипач, ха-ха»

Пару раз еще дали пощечину, а потом пробили по базе, смотрю, затихли. Сказали — отведите его. Потом на коридоре было много милиционеров, услышал: «В тир его, давайте его в тир, на расстрел, кричит, на расстрел». Думаю, уже может и расстреляют. Избит уже был так, что не мог на ноги встать. Когда вели, тоже били, но уже не сильно.  

Тир. Люди в зеленом: «Мы можем вас сейчас расстрелять, у нас есть на это право»

Потом закинули в тир. Оказалось, что тир — это место, где милиционеры тренируются. Большое помещение, там мишени везде висят. И стояли милиционеры с оружием, в зеленой одежде. Мне сняли наручники, дали влажные салфетки, чтобы я вытер кровь с лица — я весь в крови был. Сказали: «Вытягивай салфетки, скот ты вонючий, бери сам салфетки своими корявками, рожу свою вытирай кровавую». А меня руки не слушаются: меня очень сильно били по рукам, а наручники впивались в руки. На правой руке — сильная гематома. Правый палец напротив гематомы не чувствую, руки онемели. Говорю, что не могу, подождите, меня ж так били.  

— Кто тебя бил? 

— Вам же ж известно. 

— Скажи, кто тебя бил? 

— Милиция. 

— Ах, милиция? 

Как врезали, аж звезды посыпались. Потом еще раз спрашивают. 

— Кто тебя бил? 

— Не знаю. Кто-то, — говорю. 

Больше не били. Положили лицом в пол, руки за спину, сказали не шевелиться. Так пролежал часа три. Потом поставили на колени, лицом к стене. Над каждым стоял надзиратель с оружием. Перещелкивали затворы. Некоторым дуло приставляли к голове. Один из них говорит: «Мы можем вас сейчас расстрелять, у нас есть на это право.» Кто-то заплакал. Я не плакал, просто зло подумал: «Ну все, ну, значит, так. Вот страна у нас.» Было и страшно, и странно — за что? Размышлял, в голову или в спину выстрелит. Затворы — щелк, щелк. Затихло все, тишина такая. Не выстрелили.

Приводили и приводили людей. Когда я туда попал, нас было человек тридцать, потом стало около двухсот. Разные люди были. Один грузчик, вышел из магазина, не то покурить, не то что-то разгрузить — его забрали. Одного строителя сняли прямо с лесов. Один парень шел встречать девушку, еще один шел домой — коту корм покупал, с кормом и приняли. Многих забрали после похода в магазин: везде валялись растоптанные батоны, колбасы. Был один журналист с «МедиаПолесье». Не так давно он у меня брал интервью, я его не узнал сразу — так он был избит. Один мужчина — какой-то начальник, наверное — припарковывался возле горисполкома, не успел даже дверцу в машине захлопнуть. Он все кричал, что у него машина нараспашку стоит открытая. Они связались с кем-то, чтобы те закрыли дверь в машине. Были пожилые люди, тоже побитые. 

Состояние у многих было тяжелое. Люди кричали, стонали. Кто-то возмущался, тех очень сильно били или тут же, или куда-то уводили. Один мужчина лежал и храпел, они его ногой пнули, чтобы проснулся. А он не спал — он хрипел, дышать не мог. Кого-то рвало. Еще одна девушка лежала белая-белая, не шевелилась вообще. Не знаю, жива ли она осталась. 

В часа два ночи пришел врач. Молодой такой. Все ходил с большими глазами, говорил: «Что это? Что это? Как это?». Забрали тех, кто был в тяжелом состоянии. Меня осмотрел, сказал, что ничего, может, сотрясение есть. 

Выход. «Извините»

В часа три ночи пришло 13 прокуроров и начальник какой-то. Он был самый вежливый. Сказал: «Здравствуйте. Не беспокойтесь. 90%, что вас отпустят — тех, кого  случайно взяли». Остальных отделили, там был и тот журналист мой знакомый. Сказали, что их взяли на митинге, они пойдут под суд. 

Теперь понял, с кем иметь дело надо и за кого голосовать?  

А потом стали выпускать. Действительно, выпустили почти всех. То есть все эти люди не были даже близко к тому месту, где проходил митинг. Вроде на митинге том было очень мало людей, вот они и собирали людей по всему городу. Мне дали подписать бумагу, что у меня нет претензий к милиции. На вопрос, если есть претензии, сказали, что в таком случае меня оставят, будем разбираться. Я испугался, подписал. Потом мне сказали, что мне надо будет заплатить штраф, мол, ждите повестку. Я удивился: 

 — За что штраф? За то, что меня избили? 

— Нет. Штраф, потому что ребята тратили силы. Когда вас хватают, бьют, у ребят много сил тратится. А им надо кушать. Они ночь не спали. Это компенсация нашим ребятам. 

— А увечья? 

— Вы же написали, что не имеете претензий. Если хотите судиться, мы вас не отпускаем, будем дальше продолжать. 

Я понимал, что если остаться, могут сделать, что угодно. Я побоялся. Говорю: 

— Не, ну ладно, ничего.

— Извините. 

Еще сказали, что если обращусь к врачу, то «будем разбираться серьезно. Если хотите, чтобы все нормально прошло, когда на суд придете, даже если на вас что-то будут говорить, молчите. Дадут штраф, соглашайтесь».

Уже на выходе из здания мне вслед летело от кого-то: 

— Ну что? Будешь дальше ходить? Теперь понял, с кем иметь дело надо и за кого голосовать?  

Домой. «Теперь я думаю только о том, как уехать из этой страны»

Еле-еле, хромая, я дошел до места, где мы с братом оставили велосипеды. Прошло 9 часов с того момента. Мой велосипед был на месте, пристегнут ключом брата. Потом я узнал, что его отпустили на два часа раньше, он в шоке свой велосипед забрал и уехал. 

Я доковылял до вокзала, купил билет на дизель — все вещи и деньги мне вернули — и поехал в деревню к брату. Два дня лежал, не вставал — не мог. Боялся очень, вздрагивал от каждого звука. Если где какая машина едет — все думал, что за мной едут забирать. Не хотел никому рассказывать об этом, боялся идти к врачу.

Все наши планы рухнули

Но где-то через неделю разозлился. Позвонил знакомому журналисту, все рассказал, пошел в поликлинику, снимал побои. Потом мне надо опять будет к следователю идти с этими побоями. Хоть мне в ту ночь сказали, чтобы я даже не пытался, это бесполезно. Но я все равно это сделаю — сильно злюсь. Потом волонтеры передали мне медикаменты, которые купили неравнодушные люди. Звонил психолог, разговаривал со мной. Я два дня не мог спать, потом как-то устаканилось. Позвонили еще волонтеры из ИМЕН, организовали помощь — и я прошел полное обследование в Барановичах:  невролога, травматолога, делали УЗИ брюшной полости, выписали лекарства. Сделали МРТ, чтобы выяснить, не возникли ли проблемы с головой. Назначили дополнительные обследования. 

Я переживаю за руку — уже больше месяца прошло, а я по-прежнему не чувствую два пальца на правой руке — они как чужие. Невозможно ими нормально двигать, не могу работать. Врач назначил лечение, сказал, что за год должно восстановиться. Как жить этот год, не знаю пока. 

Задаток за дом забрал. Решил, что покупать его не буду. Я назвал милиции адрес этого дома, понимаю, что не смогу там спокойно жить. Все наши планы рухнули. Теперь я думаю только о том, как уехать из этой страны. 

Помощь

ИМЕНА будут помогать пострадавшим и сопровождать их все время, пока будет необходима помощь.

Пожалуйста, обращайтесь к нам и заполняйте заявку на помощь здесь. . ИМЕНА поддержат вас не только с лечением и реабилитацией, но и организуют психологические и юридические консультации.