Герои

«Это забыть невозможно, потому что осталась рана». Истории людей, переживших теракт, стали пьесой

История журнала «Имена» о том, как спустя пять лет изменились люди, попавшие в эпицентр взрыва в минском метро в апреле 2011-го, стала основой для пьесы. Статью мы опубликовали в апреле прошлого года, и после этого участники творческой лаборатории — выпускники колледжа ECLAB — провели многочасовые интервью с героями статьи и другими пострадавшими в теракте. Драматург Константин Стешик свел истории более десятка белорусов в одну — так и получилась пьеса под названием «11 апреля». В пьесе звучат «голоса» не только пострадавших в теракте, но и врача, который работал в метро, минчан, которые в этот день назначали встречу на «Октябрьской» и других белорусов, которых так или иначе затронула трагедия.

Наталья Павлючик до сих пор хранит снимки своих поврежденных частей тела. Часть осколков остаются в ее теле даже спустя шесть лет. Фото: Александр Васюкович, Имена

Участники творческой группы собрали несколько сотен страниц материала. Актеров проекта поразило, что с жертвами теракта всё это время практически не работали психологи или выполняли свою работу очень формально.

11 апреля в творческом пространстве «ЦЭХ» актеры проекта провели сценическую читку будущего спектакля режиссера Валентины Мороз, премьера которого планируется осенью. Туда театралы намерены пригласить всех тех, кто был в метро в тот день. Места на сценическую читку разобрали за пару часов.

Представляем вам отрывки из пьесы и интервью актеров, которые, по их собственным признаниям, они уже никогда не смогут забыть.

Василий Каптюх

Василий — тренер детской спортивно-юношеской школы, в результате теракта потерял 21-летнего сына Рому. На фото Василий с велосипедом погибшего сына. На этом велосипеде он теперь ездит на работу. Фото: Александр Васюкович, Имена

«Если до этого самые яркие воспоминания — рождение сына, Чемпионат мира, Олимпийские игры, то после трагедии стала смерть сына. Очень стало тяжело. Если раньше жизнь воспринимал… ну тоже ведь были теракты, и до этого. Переживал, конечно. Но… когда тебя самого это коснулось. Мир опрокинулся. В последнее время у меня стало пропадать желание к жизни вообще, категорически. Я даже чуть не…»

«Дома у меня изменилось колоссально всё. У меня что-то переключилось в мозгах. Не могу так уже жить, как раньше. Я боюсь людей как-то. Мне кажется, что я лишний человек в обществе. Ну как-то так… Потому что я живу по-другому. Мне тяжело жить. Я в общем-то домой не могу зайти, а здесь, на работе — нормально. Не могу на кладбище к сыну поехать. Давно не был. Не знаю… Раньше машина была, а сейчас она стоит. Надо платить за нее. За ремонт. Это нужно время, чтобы сделать самому».

 «Дочь художественной гимнастикой занимается. Танцует, очень любит танцы. И поет. Отношения с дочкой слабые. Ужасно. Не хватает на это времени. Если честно, я прихожу домой — и мне уже неохота ничего делать. Хотя когда дочку вижу, радует она меня. Внутри что-то до слез… Отношения с женой совсем никакие. Что-то поменялось после и в ужасную сторону. Каждый по отдельности переживает в себе. А если вместе, то постоянно думаем об одном, и оно никак не получается у нас не думать, не вспоминать».

Потом только узнали, что был пропущенный вызов за минуту до смерти. Звонил маме, но мама была занята в детском садике. Один простой звонок.

«Я не мог нарадоваться на своего сына. Чья заслуга? Ну, наверное, жены, она воспитала. Всегда такая гордость была, всегда он был готов помочь. Вначале, может, и были какие-то конфузы у нас с ним. Был ему 21 год, как раз такой возраст… Мы как раз перед этим всю ночь сидели, говорили, обсуждали будущее его. Так сложилось, что я ему всё сказал — что люблю и уважаю, что он моя гордость… Он ведь ехал как раз в колледж свой документы забирать. А мы об этом в ту ночь даже и не говорили».

«Не знал, не думал вообще, что он поехал, ему не надо было вообще никуда ехать в этот день. Это всё как-то спонтанно получилось. Момент гибели там решала секунда по сути. Он мог быть ранен, мог остаться инвалидом, мог умереть сразу. Судьба распределила, как мне сказали, так, что ранение он получил внизу у вагона, но потом ещё бежал по лестнице несколько пролетов и там упал замертво. Прямое попадание в сердце. И как он потом еще бежал? Человек так может?

Потом только узнали, что был пропущенный вызов за минуту до смерти. Звонил маме, но мама была занята в детском садике. Один простой звонок».

Павел Андреев

Павел — бармен, актер проекта, интервьюировал Василия Каптюха. Александр Васюкович, Имена

«Мой герой быстро пошел на контакт и сразу согласился рассказать свою историю. Мы встретились в Легкоалтетическом манеже, где Василий работает детским тренером и, как я понял, проводит всё свое время, кроме выходных.

Я ощущал неловкость: не знал, имею ли я право просто так влезать в его прошлое и говорить на больные темы.

Разговаривать было интересно, но я ощущал неловкость: не знал, имею ли я право просто так влезать в его прошлое и говорить на больные темы. Было неловко, словно я забрался на запретную территорию, где стоит знак „Вход запрещен“. О своем опыте Василий рассказывал на удивление спокойно. Во время разговора мне вспомнилась бабушка-блокадница, которая много лет назад приходила к нам в школу и совершенно спокойно рассказывала о страшных вещах. И тогда, и теперь, мне было непонятно, то ли эти люди проработали этот опыт, то ли отстранились.

Иногда у Василия прорывались негативные эмоции — это случалось, когда разговор уходил в сторону каких-то социальных тем. Он говорил, что общество поменялось, а деньги стали во главе угла. Вспоминал, что после теракта в суд подавали люди из-за незначительных травм или порванной одежды. Не раз возвращался к теме событий в торговом центре „Европа“. Сам теракт для него — это неподвластная ситуация, это судьба. Мне показалось, что его не сильно интересовало — кого накажут за теракт и как. Жаловался на журналистов, которые перевирали его слова, на общество, которое нечувствительно к чужой беде.

Мне показалось, что у героя осталась обида: он не пользуется общественным транспортом, метро, ездит на велосипеде (Василий Каптюх теперь ездит на работу на велосипеде погибшего сына — прим. Имена). И вообще, по его словам, никуда не ходит, только на работу и с работы. Складывается впечатление, что человек замкнулся от мира. Хотя в то же время на контакт он идет охотно.

После интервью было ощущение своего бессилия. Помочь Василию я не могу и не смог бы. Во время разговора чувствовал, что у него есть психологические травмы, подводные камни, но не знал, как к этому подступиться и что мне потом с этим делать».

Врач скорой помощи Алексей, работавший на месте взрыва

«К тому году у меня был уже опыт работы в реанимации, видел я многое — и смерть в том числе. Конечно, первое время это очень тяжело переносить, но потом более-менее привыкаешь к этому, остаешься с холодным сердцем. Потому что если это будешь переживать каждый раз как первый, то быстро сам пропадешь».

«День был нормальный, мы никуда не ездили. Две бригады было на станции, да, раньше так было. И тут сразу обе бригады вызывают. Повод — взрыв в метро. Ну, мы думали, что петарда наверняка какая-нибудь взорвалась или еще что-то мелкое. Вылетаем с мигалками, едем на площадь Победы. Смотрим, а там уже народ весь эвакуировали, люди стоят на улице, много людей. На площади нас встречала машина ГАИ с красными мигалками, и мы поехали в сторону Октябрьской, сразу подъехали к выходу, где сейчас мемориальная доска стоит. Там сразу куча людей была, вот прям куча: обгоревшие конечности, волосы обгоревшие, кожа на лице у кого-то сожжена была — ну это самые легкие были. Те, которые сразу сами поднялись и вышли на улицу».

Потом нас наконец впустили на станцию, когда проверять закончили, чтобы мы собирали трупы. Там все было поделено на секторы, мы собирали трупы в каждом секторе и носили их к эскалатору. Потом МЧСники их поднимали и складывали на выходе, с простыней, чтобы все аккуратно было.

То количество трупов, которые мы увидели, какие они были изувеченные, это было страшно. Меня не тошнило, нет, ничего такого не было, просто было ужасно жалко людей и в голове не укладывалось это, что вот так у нас может произойти«.

 „Но больше всего я запомнил парня, потом его еще на видео видел. Когда его увидел, меня это прям подкосило. Получается, как я потом узнал, он сын какого-то чемпиона нашего. Так парень лежал в этой кишке, переходе, как переходить между станциями. Без телесных, без всего, как будто просто лег прилечь. И я смотрел и не мог понять, что с ним случилось. С нами еще Следственный комитет работал, остальные ребята из другой бригады. Я подошел и спросил: ‚Ну, а с ним-то что?‘. А они просто отворачивают куртку — и там у него ровненько в сердце вот такая вот маленькая дырочка. Осколочек, а чего — не знаю“.

Дарья Герасименко

Дарья — креативный директор рекламного агентства, выпускница колледжа ECLAB, интервьюировала Ярослава Кеду. Фото: Александр Васюкович, Имена

»Когда мы выбирали героев, я достаточно быстро «забила» Ярослава Кеду. Прочитала статью в «Именах», и он мне показался позитивным. А ведь я боялась ужаса, хотелось встретиться с кем-то светлым. Но так не получилось. Оказалось, что тот образ, который был создан в статье, вообще никак не соответствовал Ярославу. Он мне сказал, что в тот день, видимо, у него было прекрасное настроение и солнце светило. В жизни он совсем другой.

 Сначала я встретила сопротивление — Ярослав не хотел встречаться. Но когда все-таки встретились, он был готов рассказать всё. Я почувствовала себя терапевтом, которому очень доверяют. Ярослав показывал фотографии своей раненой ноги, отметины от взрыва на животе. Время от времени у меня по телу бежала дрожь, ведь я жутко боюсь крови и увечий.

 С момента взрыва прошло шесть лет, Ярослав рассказывал достаточно «ровные» вещи, пытался шутить. Но всё равно всё это время «фонило» какой-то трагедией. У него остались панические атаки. Вот, например, я живу и не думаю каждый день о том, что умру. Скорее, думаю, что бессмертна. А он — нет. Ярослав абсолютно осознает свою конечность и понимает, что в любой момент его жизнь может закончиться. Отношение к смерти у Ярослава поменялось. Он говорил о том, что иногда ему сложно заставить себя подняться утром с кровати, потому что он не знает, зачем это делать. Все равно ведь всё когда-нибудь закончится.

Человеку пророчили, что у него не будет ноги, а он сейчас спортом занимается и даже не хромает, при том, что у него не хватает кости в ноге.

После встречи я написала в группе участников спектакля в «Фэйсбуке»: «Только что взяла интервью у Ярослава, хочется плакать, не хочу никого видеть». Я вообще не представляла масштаба трагедии. Видела эти безумные списки раньше. Но их нужно умножить в десять раз, ведь у всех этих людей есть родные и близкие, не учтены те, кто просто проходил мимо, был рядом и испугался.

Я думала, что жертвы взрыва должны себя жалеть, но этого не происходило. Всё было наоборот. Они храбрились и даже обесценивали произошедшее. Я говорила Ярославу: «Ты молодец, что тебе хватило сил восстановиться». Человеку пророчили, что у него не будет ноги, а он сейчас спортом занимается и даже не хромает, при том, что у него не хватает кости в ноге. А он отвечал: «А что тут такого?».

Еще впечатлило, что герои интервью достаточно быстро раскрывались. У них было желание высказаться. Думаю, это связано с тем, что с ними не работали психологи. С Ярославом работал психолог, пока он был в больнице, а после выхода уже нет«.

Пока лечился „от теракта“, Ярослав познакомился с Аней. Теперь они муж и жена.

Ярослав Кеда

Ярослав во время взрыва работал в научно-исследовательском институте ЭВМ, сейчас работает на себя. 11 апреля 2011 года в метро получил множественные травмы, едва не потерял ногу.

»Я закончил работу в пять. Погода была приятная, я вышел из НИИ. Спокойно себе прогуливался. Если б я не шел до метро пешком, то я бы на Октябрьской никогда не оказался. А учитывая, что я обычно не так добирался… То, как я возвращался домой… это было прямо из ряда вон выходящее. То есть это случайная какая-то вещь, которая тебя, человека, приводит в такие ситуации. Я не должен был там оказаться, теоретически. Вообще. И как бы там дальше жизнь сложилась — вообще не представляю. На самом деле«.

»Открываются двери… и такая колоссальная шумовая, силовая волна, прям такой — «вжжжжжжжжжж»! Такой звук был. Я не знаю, я же еще и в наушниках был. И я думаю, хорошо, что я был в наушниках, потому что я мог оглохнуть ко всему прочему. Потому что были люди, у которых слух очень сильно пострадал. А я не знаю… Наушники, возможно, меня выручили колоссально. Понятное дело, что у меня был потом шум в голове после этого. Но учитывая как близко я находился, мне вообще супер повезло. И глаза я закрыл почему-то. Моя первая реакция была закрыть глаза. И вот просто как механизм сработал какой-то — именно так вот сделать. Вспышка света была очень яркая, звук и всё это. И кричать хотелось в ответ, то есть — «ааа!».

Это просто, как… Я не знаю, с чем это сравнить. В фильмах это не так изображают, наверное. Я одно могу сказать… Нет, я не знаю, с чем это сравнить. Это просто как — «вжжжжжжжжжж»! И ты такой — «ааа!». Всё вокруг вдруг озаряется, а ты… Всё размывается. И шум именно взрыва, шум людей. Ты сам кричишь. Ну, я вот кричал, но я не понимал, почему кричал, — я просто понимал, что нужно кричать.

«В больнице я был в общей сумме, наверное, месяцев девять. Потом на меня посмотрели и решили что пора делать серьезную вещь. Потому что мне поставили такую конструкцию, которая…. В общем, такие штыри вставлены в кость. Вкручены серьезно… Я даже видел, как это делается. Я выходил из наркоза. И я видел, какой аппарат, он очень похож на то, чем вкручивают в стену… Я уверен, что там тоже „Бош“. Ну, по-другому никак, это кость, ее иначе не просверлишь. То же самое что стену сверлить. Гипсокартон какой-нибудь. Я эту конструкцию обвязал забавными ленточками — решил, что мне нужно больше позитива. Ну вот они, четыре штыря, вставлены и соединены планкой».

«Она, эта штука, была в живом материале и всё время гноилась. Ее нужно было каждый день протирать, накладывать новые повязки. Иногда оттуда сочилась какая-то дрянь».

«Сначала было всё более-менее, но чем дольше это длилось, тем больше я испытывал боли. То есть у меня нога болела вообще. Вот летом, когда я был дома, чем дальше в лес, тем больше нога болела».

«Я пил антидепрессанты, которые меня поддерживали в состоянии таком… Я всё время спал по сути дела. Я мог утром проснуться, походить, в 11 лечь спать. И потом спать вечером опять, ночью спать. Они меня делали немножко аморфным.

 Но если б не они, то я не знаю, что бы я делал».

Некогда боязливый Артем Дивненко теперь стал очень смелым. Специально для журнала «Имена» Артем продемонстрировал свое бесстрашие — прыгнул с моста на веревке. Фото: Александр Васюкевич

Артем Дивненко

Артем студент, в момент трагедии был школьником. В результате взрыва потерял глаз, получил множественные осколочные ранения и ожоги верхних дыхательных путей.

«Мы спустились с эскалатора на „Октябрьской“ и прошли, может, метров 20 каких. И тут — яркая вспышка и всё. Было такое ощущение, что меня взрывной волной сдвинуло на пару метров назад, то есть я просто проехался на ногах. Открываю глаза: туман, я не понимаю, что происходит. Мой друг тоже не понимает. У людей паника, истерика, люди в шоке. Я не узнал сначала своего лучшего друга, потому что у меня моментально травмирован один глаз был, я одним глазом вообще уже не видел, также у него обгорела куртка, лицо тоже, внешность моментально изменилась».

«Мы с другом вышли на улицу. Буквально через минуты две нас посадили в машину к мужчине, который завез нас в больницу возле стадиона Динамо. Я вышел на улицу, у меня было все обожжено — как части тела, так и дыхательные пути. Мне было тяжело и душно дышать. Я из-за этого и вышел. Сидел на улице. Хотя и понимал, что этого делать нельзя. Это было лето, пыль и всё остальное».

Я до сих пор помню. Ты лежишь и видишь, что там тебе делают в глазу, как металлические предметы колупаются.

«Страшно не было, на самом деле, всё позади было уже. Лишиться глаза… Ну окей, у меня есть другой глаз, который видит. На самом деле вторая операция, которая была, — это малоприятная вещь, потому что мне не могли сделать полный наркоз. Вторую операцию мне делали под общим. Я лежал. Я до сих пор помню. Ты лежишь и видишь, что там тебе делают в глазу, как металлические предметы колупаются. А потом понимаешь, насколько это больно, когда наркоз начинает отпускать. По мне врачи сразу ориентировались: я начинаю стонать — мне вкалывают дозу, и я опять вырубаюсь».

 «Так как я был несовершеннолетний, то мне был назначен психолог. Дедуля-пенсионер, который два раза ко мне сходил и больше не приходил вообще. Он пришел ко мне и спросил, есть ли у меня страх какой и как я всё переживаю. Ну, я ему сказал, что нет, нету, всё нормально. Рассказал ему обо всем, что произошло. Он вышел от меня с трясущимися руками, не понимая, как люди могут так спокойно всё это рассказывать».

 «Я просто сижу дома. Я занимаюсь своими делами, бывают такие дни, когда мне вообще не хочется ничего делать, я могу просто вот так вот лежать на диване, смотреть и на фоне будет идти какой-нибудь фильм. А есть дни, когда меня просто не остановить. Я занимаюсь как собой, так и решением своих проблем, развитием и т. д. Если мне позвонят и скажут: „Поехали в двенадцать часов ночи на Браславские озера с палатками и на свежий воздух, рыбалочка…“ Я плюну и поеду. Мне нравится природа просто».

Были ожоги горловых путей, первое время в больнице мать разжевывала Артему еду. Это не в магазин за хлебом сходить, не обыденная ситуация. А он говорит: «Ну, и что?»

Ирина Аверина

Ирина — маркетолог, выпускница ECLAB, интервьюировала Артема Дивненко. Фото: Александр Васюкович, Имена

Артему Дивненко было всего 17 лет, и он оканчивал школу, когда оказался в эпицентре взрыва. После интервью с ним я была в шоке от бытовой интерпретации происходящего. Он не дошел до места взрыва буквально пять метров. Был поврежден глаз, всё время текли слезы. Все думали, что он плачет, а у него вытек хрусталик. Была повреждена нога, зашивали на операционном столе без анестезии. Были ожоги горловых путей, первое время в больнице мать разжевывала ему еду. Это не в магазин за хлебом сходить, не обыденная ситуация. А он говорит: «Ну, и что? Что такого со мной случилось? Чего из-за этого страдать?» Он уверен, что 98% всего, что происходит в жизни, зависит от нас самих. Что виноват не тот, кто взорвал метро, а он сам, потому что оказался там, когда прогуливал подготовительные курсы для поступления в вуз.

А еще меня поразило, что с жертвами взрыва практически не работали психологи. Артем говорил, что в больницу к нему приходил какой-то дедушка. «Я половину ему не рассказал из того, что рассказал тебе, а он с трясущимися руками постоял и больше ко мне не приходил». А ведь школьник видел куски мяса, помогал донести парня, у которого оторвало ногу. Еще он вспоминал одного мужчину, который просто стоял и смотрел в никуда, а рядом с ним лежал оторванный кусок человека.

Я отходила от интервью неделю. Когда расшифровала, даже не смогла его полностью перечитать. Так получается, что на положительном в жизни всегда легче концентрироваться, чем думать о плохом. Когда ты замечаешь подобные события и включаешь уши, то учишься эмпатии. Сегодня я четко понимаю, что нужно быть внимательным к людям, которые находятся рядом с тобой.

Юлия

Юлия во время взрыва была студенткой, училась на психолога. Получила множественные травмы и ожоги.

«Я помню, когда пришла в себя, какой-то шум. Голову подняла и не увидела никого, только какой-то пар. Были те, которые в сознании, но лучше тем, кто без сознания был. Я начала приходить в себя, когда уже выносить начали. Даже не знаю, как это было. Я в вагоне была, я не знаю, что там происходило. Мне, кстати, очень интересно, что там происходило, я хотела бы увидеть этот момент».

Я просто подумала, что я на рельсах самих. Мне кажется, у всех людей есть страх упасть на рельсы.

«Я помню, что думала: где я вообще, где мои вещи? И я помню, когда уже была в машине (скорой помощи — прим. „Имена“), я говорила: „Куда вы меня везете, вы домой меня везете?“ Адрес и улицу называла даже, ну, то есть чисто домой, просто такое помутнение было. А телефон мой раздавили на ступеньках».

 «В больнице девочка со мной лежала, у нее в ожогах всё лицо было, у нее депрессия была, она лежала, ни с кем не разговаривала, ничего…».

 «Когда проходила реабилитацию, мне тяжело было на самом деле, потому что я не была уверена, смогу ли ходить. Было страшно. А сейчас, если сравнивать с кем-то, с кем я там общалась, с девочками, то на самом деле у них жизнь сильно поменялась. Есть девочка, я с ней вообще давно не общалась, она руку сильно повредила, у нее, наверное, что-то поменялось, у нее было какое-то свое мировоззрение, она на пианино играла, в таком случае человек конкретно в депрессии».

«Мне метро снится. Просто какой-то сон дурацкий, он часто бывает. Один сон, бывает же такое. Один сон снится. Он такой тревожный, как будто метро открывается, а я не могу зайти, ну, то есть оно очень быстро открывается и закрывается. И мне кажется, что я не успеваю зайти внутрь, оно закрывается. Очень быстро едет, что-то такое. Кажется, да, что оно и до этого снилось. Ну… не знаю, может это как-то связано, но мне теперь часто снится».

«Если честно, я бы хотела поработать с таким психологом, который мог бы меня вывести на какие-то эмоции, чтобы я прямо заплакала, но мне никто так не делал. Возможно, было бы интересно. Может, где-то до конца я сама не осознаю».

Анна Казакова

Анна — шеф-редактор онлайн-журнала «Культпросвет», выпускница ECLAB, интервьюировала Юлию, которая во время взрыва была студенткой. Фото: Александр Васюкович, Имена

«Изначально было страшно подступаться к этой теме и к людям, которые пережили эти события. Первая девушка, с которой я связалась, сказала, что подумает о возможном разговоре, но так и не перезвонила. Не знаю, почему, но потом в списке контактов я выбрала девушку, рядом с именем которой стояла пометка „тяжелые травмы“.

»Она достаточно быстро согласилась, даже не до конца понимая, что получится в итоге. Мы встретились в кафе… И это было самое ужасное интервью в моей жизни. По работе я тоже беру интервью, но в тот вечер я поняла, что абсолютно разобрана и не готова. Ожидала, что героине будет тяжело, готовилась к сложному и грустному разговору, подбирала вопросы, которые не обидят и не травмируют собеседницу. Но Юля абсолютно честно отвечала на вопросы, не было ощущения, что ей тяжело об этом вспоминать. Это меня абсолютно обескуражило, в разговоре у нас часто возникали паузы, я постоянно думала, как найти и вскрыть болезненные моменты. Мне показалось, что в какой-то момент Юле стало меня жалко, она несколько раз повторила: «Вы спрашивайте, спрашивайте, всё нормально».

«Моя героиня хромает, у нее есть ожоги и, насколько я поняла, остались какие-то осколки в теле. Юля признавала, что какое-то время ей было неприятно спускаться в метро, что ей начал сниться дурацкий сон, как будто метро очень быстро открывается и закрывается и она не может зайти. Но снился ли он ей до теракта или нет, точно не помнит».

«Как мне кажется, Юля не отказалась бы от помощи хорошего психотерапевта, который помог бы выяснить, осталось ли у нее что-то на уровне подсознания, чтобы быть уверенной, что это никогда и ни при каких обстоятельствах не выйдет наружу».

 Анастасия

Настя — студентка белорусского вуза и участница творческой группы проекта, интервьюировала Светлану. Фото: Александр Васюкович, Имена

«Об интервью со Светланой, женщиной, получившей тяжелые травмы, договаривалась долго. Звонила ей несколько раз, пока она не согласилась встретиться. Выслала вопросы заранее. Интервью проходило в ее рабочем кабинете, что меня удивило, ведь это личное пространство. Она была такой, какой я себе ее и представила после разговора по телефону: ригидная женщина, которая держит все эмоции в себе. Вопросы, которые я высылала, ей не понравились.

 Это был очень странный разговор. Меня поразило, что на вопросы героиня отвечала сухим, математическим, официальным языком. Часто спрашивала: „А зачем это вам?“ Поворачивала разговор в другую сторону, расспрашивала меня про художественную ценность того, что мы делаем.

Я объяснила, что нам нужна ее история, как и истории других людей, здесь никакой политики нет. Как только прозвучало слово „политика“, она закрылась еще больше, сказала, что этим должны заниматься и занимаются специально обученные люди. Потом героиня все же согласилась, что любое искусство имеет право существовать, и разговор продолжился. Такое ощущение, что она проверяла, насколько мне/нам нужен проект — это было ценно. По ее мнению, трагедия на Немиге — это по Достоевскому, там есть психологическая подоплека. И это, конечно, так. Но я старалась ей объяснить, что мы выбрали другую тему.

Женщина после теракта в метро потеряла ногу, теперь ходит на протезе, вынуждена носить длинные юбки. Больше всего обескуражило, что когда я говорила ей „То, что вы стали снова ходить, это героизм и мужество“, она отвечала: „Это не мужество. Представьте, вы помыли окно и стали думать: ‚А какая я молодец‘. И здесь то же самое“.

Теракт, по ее мнению, это жизненная ситуация, и виновных искать частично бессмысленно. Главный посыл героини — жить, как жил, дальше, как будто ничего не произошло. Это мудро, но возникает ощущение, что вся боль осталась спрятана внутри…

Когда мы закончили интервью, она меня проводила и еще раз спросила: „А зачем вам это?“ Я объяснила, что я студентка и мы делаем такой спектакль. Она посмотрела на меня и сказала: „Я желаю вам участвовать в более радужных проектах“. Моя героиня не понимала, зачем другим людям прикасаться к этой боли. Я говорила о толерантности и сопричастности, а она отвечала, что они проявлялись на первый день после трагедии, и тот, кто хотел сопереживать, был в тот день на платформе, подвозил людей на улице, а тот, кто не хочет соприсутствовать, он и не будет этого делать никогда.

Мне было очень тяжело после этого интервью. Для меня этот проект — это переживание чужого опыта. На месте этих людей мог оказаться практически каждый, а пострадавшие — это люди, которые живут рядом со мной».

Светлана, потерявшая ногу во время теракта

«Я не чувствовала ничего. Ровным счетом ничего. Все чувства отключаются, включается исключительно природный инстинкт выживания. Мобилизация организма для того, чтобы выжить в таких условиях. Вы думаете, я чувствовала страх? Нет. Боль? Тоже нет. Абсолютно. Какой-то очень продолжительный период времени вы даже не чувствуете боли. Только все действия направлены на то, чтобы выйти, выползти из этой самой… Вот и всё».

«Отчетливо каждая секунда, каждая доля секунды помнится до сих пор. Отчетливо. Включается инстинкт самосохранения, когда человек четко анализирует ситуацию, четко представляет себе и понимает, что надо выползти. Было очень много людей, которые помогали друг другу уже там. Которые не ушли, не сбежали, а бегали и помогали таким как я, которые не могли встать и ползли. Мужчины остались. Это невероятно просто. Я помню их лица до сих пор. На станции, когда я выползла из вагона, мне перевязывал ногу мужчина, который еще, знаете, шапочку, кепку такую снял маленькую и мне под голову подложил. Со своей головы снял и мне подложил».

«Как изменилось отношение семьи… Это была волна любви, именно волна, именно любви. Именно той, которая у нас есть между нами. И именно их помощь, моих сыновей, была как раз той помощью, которая, наверное, возымела самое большое действие, самое большое. Именно они вытащили меня из состояния психологического шока. Их любовь, их отношение ко мне».

«Вы знаете, у меня есть много поводов в жизни расстраиваться и огорчаться гораздо сильнее. Нет, ну мне, конечно, крайне неприятно, что у меня искалечена нога, что мне тяжело физически — очень тяжело. Но я ведь научилась ходить и хожу. А могла не научиться. И я поехала на работу, как только вышла с больничного. Я поехала на работу на метро. В первый же день. Безусловно, были ощущения. Какие-то неприятные… Чувствуешь, знаете, как если бы вы в молодости, вот я помню, на этих, американских горках — такие неприятные ощущения. Но настоящий страх я испытала бы, если бы, упаси Бог, что-то с моими родными произошло».

«Надо продолжать жить. Точно также продолжать, как и было до того. Ничего не меняя в жизни. Ни своих взглядов, ни своей позиции — ничего не меняя. Не допуская ни агрессии, ни озлобленности, ни каких-то там высоких материй, привлекая их для того, чтобы потом оправдать как-то свои другие агрессивные действия. Надо продолжать так же жить, той же жизнью, которая и была до того. Вот в этом настоящее мужество: найти в себе силы не то чтобы забыть — это забыть невозможно, потому что осталась рана… Но найти в себе силу остаться на том же месте в рамках своей человечности».

Это забыть невозможно, потому что осталась рана…

Фото: Александр Васюкович

Полностью спецпроект доступен по ссылке.

Герои

Доктора, прокуроры и Саша Герасименя! Около полутысячи человек уже посетили выставку «Имен»

Помогаем проекту Имена
Собрано 2 144 538 руб.
Герои

Десять тысяч помощников. «Имена» открывают уникальную арт-выставку о белорусах

Помогаем проекту Имена
Собрано 2 144 538 руб.
Герои

«Это происходит за закрытыми дверями с сотнями тысяч белорусок». Честный фильм о домашнем насилии в Беларуси

Помогаем проекту Убежище для женщин и детей
Собрано 236 029 руб.
Герои

Мальчишки из детдомов Минска рассказали о том, что для них на самом деле важно

Герои

Люди, которым мы нужны в 2017-м. Чтобы «Имена» развивались — открываем сбор средств

Помогаем проекту Имена
Собрано 2 144 538 руб.
Герои

Пять лет со дня теракта. Как изменились люди, попавшие в эпицентр взрыва в метро

Герои

«Хочется, чтобы нас, докторов, в этой ситуации защитили». Власти отреагировали на расследование «Имен»

Герои

Смотрите, сколько жизней мы с вами изменили. Всего за год!

Помогаем проекту Имена
Собрано 2 144 538 руб.
Герои

«Мы на сваёй зямлі». Почему дедушка с тростью не боится автозаков

Герои

«Не выкидыши, а дети!» Как в Беларуси врачи и родители вместе выхаживают детей весом 1,5 килограмма

Помогаем проекту Рожденные РАНО
Сбор средств завершен