Людмиле Николаевне не нужен телевизор или телеграм — новости она узнает из окна своей квартиры в центре Минска. В это окно — без цензуры и чужих ракурсов — она видит то, что происходит в нашей стране в последние месяцы.

Сейчас за этими окнами гуляют люди вдоль Свислочи, по проспекту Победителей едут машины. С высоты птичьего полета все это кажется игрушечным. Троицкое предместье напоминает домики для Барби, а Дворец Спорта я даже не сразу узнаю — такой он другой с этого ракурса.

— Видите, возле Дворца спорта сейчас машины стоят? По воскресеньям их оттуда убирают, приезжает много автобусов. А потом из них выходят эти «черные вороны», как мы их называли в сталинские времена. И идут людей хватать. Страшно. Так страшно, как сейчас, мне никогда в жизни не было.

А боялась в своей жизни Людмила Николаевна много. В детстве, во время войны, бомб, которые могли упасть на их дом. Потом — «черных воронов», которые могли забрать ее родителей среди ночи. Еще позже, в 90-е и после Чернобыля, — за здоровье и жизнь своей семьи. Но все эти страхи были локальными, касались настоящего. А теперь эта женщина боится глобально — за будущее белорусов.

— Я так переживаю за нашу молодежь. Они такие чистые, светлые, в чем-то наивные. Они верят всему, в добро, в справедливость, хотят чего-то лучшего для своей страны. Как они это переживут, вот это столкновение с теперешней реальностью?

Неправильный герой. «Мы все время жили в страхе»

Людмила Николаевна не помнит себя наивной — с раннего детства знала про опасности. Ее родителей война застала в Белостоке, там папа, инженер, руководил строительством аэродрома. Маму домой в Минск отправить успел, а сам завершал дела: эвакуировал других сотрудников, уничтожал то, что не должно было попасть в руки фашистам. Когда все закончил, поезда в Минск уже не ходили. И он пошел пешком по уже оккупированной Беларуси. С трудом добрался до дома, по дороге сильно заболел.

Семья жила в оккупации, рядом с немцами. Папа работал в городской администрации и тут же включился в партизанское движение, которое организовалось в Минске. Снабжал подпольщиков оригиналами бланков документов, хранил в сарае возле своего дома листовки, нелегальную литературу, распространял ее в городе, передавал партизанам всю актуальную информацию про расписание движения поездов.

Думать не надо было — за тебя думали

Мама — химик и биолог  по образованию — варила для партизан мыло. На риск шли осознанно, понимали, что надо делать все для спасения страны. Хоть, конечно, боялись за жизнь своих четверых детей: двух старших мальчиков и девочек-двойняшек, которые родились в 1942 году — Свету и Люду.

У отца Людмилы Николаевны — Николая Лапицкого — были оригиналы важных документов. Ему их передал командир их отряда Вячеслав Никифоров незадолго до того, как его расстреляли немцы. До конца войны отец хранил эти сведения в бутылках из-под кефира под яблоней возле дома, где жила вся семья. А когда Минск освободили, понес их в контрразведку. Попросил расписку с подтверждением, что эти документы принес он. В контрразведке сначала очень удивились, что такие важные сведения — у беспартийного. Тогда считали, что быть героем и совершать важные дела могли только члены партии. Так что Николая выгнали и пригрозили, что расстреляют всю семью.

— После этого какое-то время отец был под наблюдением КГБ, и мы все время жили в страхе.  Когда едет машина — по звуку узнаешь, что это воронок — прятались. Но тогда все тихо делали. Ночью приедут, заберут. Не так, как сейчас. Сейчас, когда моя дочка задерживается где-то, я боюсь, вернется ли она. Потому что видела, как людей хватают: из кафе, в подъезд за ними бегут. Мы открываем подъезд по воскресеньям. Дома у нас как-то прятались человек девять — все педагоги музыки. Очень смелые и светлые женщины. А что делать? Этих людей же изобьют, покалечат. Бедные они бедные.

Я пришла на кладбище и сказала: «Папа, правда восторжествовала!»

Людмила Николаевна достает потрепанную книгу. В середине книги — закладка, строки там аккуратно подчеркнуты карандашом. Здесь вся правда о ее отце и других подпольщиках. Здесь есть его фотография и история про секретные документы. Кандидат исторических наук Константин Доморад расследовал историю минских подпольщиков и выяснил всю правду, написал об этом. Книга вышла в 1992 году, после смерти отца Людмилы Николаевны.

— Я пришла на кладбище и сказала: «Папа, правда восторжествовала!»

Радио. «Думать не надо было — за тебя думали» 

Родители Людмилы Николаевны осознанно не вступали в партию. Папа придумал отговорку: «Я еще не заслужил», мама отнекивалась: «Куда мне в партию, у меня четверо детей». 

— Потому что не верили они той власти, что она что-то хорошее может дать. Когда Сталин умер, мне было 11 лет. Я пришла со школы — плачу. А папа говорит: «А чего ты плачешь? Слава Богу, что он сдох. Не надо плакать. Они по колено в крови — и Ленин, и Сталин». После этого я окончательно все поняла. 

Белорусы всегда спасались сами. Мы привыкли сами 

Людмила Николаевна понижает голос, почти шепчет — сказывается давняя привычка. Вспоминает, как мама всегда одергивала, если говорили в полный голос при открытой форточке. Дети хорошо понимали, что любое неосторожное слово — и отца заберут. Потому молчали. И найти людей с такими же ценностями было тяжело.

— Много думающих людей истребили. Думать не надо было — за тебя думали. Кто думает и имеет свое мнение — враг народа. Того в каталажку или расстрел. И люди вынуждены были приспосабливаться, научились довольствоваться малым, жили так, как им говорили. Им было безразлично все: есть хлеб, вода, нет войны — и хорошо. К сожалению, и сейчас некоторые люди тоже так думают, только таких уже мало.

Информацию, толкающую к размышлениям, родители маленькой Люды получали из-за океана. У папы был радиоприемник «Пионер», на котором по ночам он ловил «Голос Америки». Женщина вспоминает, как шипел и трещал приемник, как постоянно терялась волна, как тяжело было разобрать слова и потом болела голова. Но папа слушал регулярно, а потом пересказывал все детям. 

— Не все же слушали «Голос Америки». У людей не было информации. Откуда им было понять, что на самом деле происходит в стране и мире? Какую информацию сейчас получают старики в деревне? Большинство из них по-прежнему смотрят только государственные каналы и верят всему тому, что там говорят.  А тогда так вся страна жила. И этот железный занавес держал в тисках, люди не могли выехать за границу, сравнить жизнь там и в СССР. Поэтому очень долго никаких изменений не происходило.

Человек хочет жить достойно, хочет быть услышанным, хочет иметь возможность высказывать свою точку зрения

Людмила Николаевна помнит, как после войны ее мама — технолог на нынешнем заводе «Кристалл» — в прямом смысле жила на работе. За детьми смотрела бабушка. А родители, хоть и знали про репрессии и гонения, но все силы отдавали работе. Верили, что скоро они построят другую  страну и будут жить по-новому. Но по-новому не жилось. И спустя много десятилетий после войны и смерти Сталина по-прежнему нужно было молчать, шептать, правду добывать по крупицам. Тех, у кого были свои политические взгляды, отличные от большинства, по-прежнему преследовали. Не все были готовы так рисковать, да и не все знали, что есть другая правда.

— В большинстве своем люди жили просто: поел-поспал-поработал. Только в последние годы пошло движение, проснулись. Белорусы поездили по миру, стали видеть, что хорошо, что плохо, сравнивать. Стали думать: «Я хочу быть таким, как тот, кого я встретил. Я восхищаюсь, хочу перенять». Пробуют, меняются. Люди больше не хотят жить примитивно, потому что жить так невозможно, это просто неинтересно. Сколько людей уехало! Говорят — зарплаты там выше. Но разве дело в этом? Дело в том, что человек хочет жить достойно, хочет быть услышанным, хочет иметь возможность высказывать свою точку зрения. Люди достойны жить по-человечески, надо стремиться к этому. Надо рассказывать старикам про жизнь за пределами их деревень, учить детей думать, давать молодежи возможность развиваться.

Эра милосердия. «Какая разница, кто он? Помогать надо всем: бездомным, бывшим бандитам. Это же человеческое»

Лада — дочь Людмилы Николаевны — предлагает нам кофе. Людмила Николаевна оживляется, когда дочь заходит в комнату, будто светлеет. То и дело обращается к ней: «Расскажи ты». Воспоминания мамы и дочери дополняют друг друга, обрастают новыми подробностями. Лада, как и Людмила Николаевна, юрист. Это уже семейная профессия: внучка Людмила Николаевны Настя тоже учится на юриста. Сейчас она живет в Бельгии — два года назад выиграла стипендию и поступила в магистратуру. Но если дочь и внучка хотели стать юристами с детства, то Людмила Николаевна мечтала о другом — стать врачом и помогать людям. Окончила медицинское училище, семь лет проработала медсестрой. А потом бросила эту профессию, пошла на юридический в БГУ. 

Так страшно, как сейчас, мне никогда в жизни не было

— Потому что в медицине такое бездушие было. Даже воровали лекарства. Люди хорошее, дорогое лекарство достанут «из-под земли», а медсестра лекарство себе заберет, а введет другое. Люди бедно жили, зарплата маленькая. Медсестра получала 45 рублей, врач 70 рублей. Как за эти деньги можно было прожить? Вот и воровали. Те, кто совесть имел, — нет. А вот те,  кто привык думать о себе только, воровали.

Людмила Николаевна родила дочь Ладу в ноябре. В роддоме медсестры открыли окно и не заметили, как оно разбилось. Детей продуло, Лада заболела воспалением легких и отитом. Людмила Николаевна не отдала ее в больницу — не верила, что там ее спасут. Выходила сама. А медицину бросила.

Но чтобы помогать людям, ей не нужно было быть врачом. «Если можешь, помоги» — это внутри. Людмилу Николаевну учили этому с детства. Помнит, как сразу после войны в разрушенном Минске было много пленных немцев. Они отстраивали город, были бесплатной рабочей силой. Бабушка маленькой Люды их всегда подкармливала.

• И не злилась, что эти люди недавно здесь зверствовали? — спрашиваю.
• Им же кушать хотелось. Жалко людей, голодных, несчастных. Какая разница, кто он? Помогать надо людям, если им помощь нужна: бездомным, бывшим бандитам, всем. Это же человеческое. 

Людмила Николаевна уверена, что в каждом человеке есть добро, и его важно развивать.

— Еще со школы. Школа в наше время — это была тюрьма, это примитив. Если ученик послушный, хорошо учится — это хороший ученик. А если плохо — плохой, все время тюкают. Я помню — один  мой одноклассник — все время плохой был. Вот и не старался. А потом пошел учиться в другую школу, большим человеком стал. Надо к каждому подойти по-доброму, с пониманием, найти что-то хорошее в человеке и развивать это. Попытаться человека сделать настоящим человеком — это задача учителя. А не тюкать, что ты такой-сякой.

Неудобная правда. «Что ты такое написала, ты паникерша, это неправда»

15 лет Людмила Николаевна проработала в Федерации профсоюзов юристом в инспекции труда. Ездила по командировкам, изучала условия труда работников. Когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, поехала в Гомель — оттуда поступало много жалоб. Людмила Николаевна видела, что жалобы обоснованны: люди болели, умирали. У нее самой во время этих командировок сушило нос, начинался кашель. По возвращению писала справки, где рассказывала все, как есть.

Что будет, если они все уедут? А что будет с теми, кто останется? Много жертв, слишком много жертв

— А мне говорили: «Что ты такое написала, ты паникерша, это неправда. Переписывай справку.» Я старалась уходить от этого, но мое слово ни на что не влияло. Наверх докладывали, что все хорошо. Какая радиация? Никакой радиации! Каких людей сейчас избивают? Это сами себе рисуют синяки! Но белорусы всегда спасались сами. Мы привыкли сами. Мы молодцы, мы самостоятельные. Как этим летом с водой было? Люди сами ее развозили, сами проверяли, какая вода. А в стране ничего никто не делал, пока люди не подняли эту проблему. 

Принудиловка. «Память должна быть в душе, а не показушной» 

Мы просим Людмилу Николаевну показать ее фотографии. Она без особого энтузиазма достает старые альбомы. Говорит, много фотографий уничтожила. «Зачем чтобы после моей смерти они где-то болтались?». Воспоминания ее жизни переплетаются с воспоминаниями о Минске. Она — минчанка в третьем поколении — хорошо знает все слои этого города. В Минске раньше было много церквей, женщина их все помнит. Подробно рассказывала, что на их месте теперь дома, гостиницы, административные здания, парки. На месте первой электростанции в Беларуси — отель. Стерлись и многие кладбища. 

— На Немецком кладбище мой дедушка похоронен, там теперь скверик сделали. Я приходила туда, там дети гуляют, прохожие ходят, на лавочках сидят. А там же люди внизу. Как-то страшно. Моя тетка и дядька похоронены на Сторожевском кладбище. Там сейчас построили мост, кинотеатр. На польском кладбище поставили жилой дом. И так по всему городу. Я решила, что хочу кремирование. Зачем, чтобы мои кости где-то болтались? Вот дедушку мы сначала хотели перенести, а потом подумали — а смысл? У него на могилке липа росла, я знаю эту липу, прихожу к ней. Но это даже неважно. Память — она должна быть в душе, не показушной, а настоящей. 

По этой причине Людмила Николаевна никогда не ходила на массовые праздники — в них было много показухи и мало искренности.

— 9 мая — это вообще день скорби, грусти. Столько людей полегло! Что праздновать? А еще сгоняли всех туда. Принудиловки много было, а я не люблю это. На праздник иди, газету «Коммунист» выписывай. Я приходила к начальнику и говорила: «Я не коммунист, я в партию не вступала. Мне не нужна газета, я деньги отдам, а вы возьмите себе». А сейчас люди сами собираются. Так никогда не было — немножко после войны только, а потом все по своим квартирам сидели, не знали друг друга. А теперь соседи знакомятся, улыбаются. Это такой глоток воздуха! Это так мне нравится. Это же жизнь! И знаешь правила. Что и могут отлупить, и убегать придется. А все равно идешь, потому что хорошо же там, с людьми! Мы чувствуем, что мы люди, что мы народ, что мы себя уважаем и других уважаем. Вот что я ощущаю, когда мы собираемся. 

«Много жертв. Слишком много жертв»

Вечереет. Мы уже выпили по пять чашек кофе, подружились с собакой Людмилы Николаевны, которая сначала отчаянно нас облаивала. А говорить хочется еще и еще. Я, наконец, замечаю телевизор, перед которым сидела все это время. Он стоит прямо между окнами, молчит. А окна по-прежнему многословны. Людмила Николаевна  говорит, что увидела в них много, слишком много правды. 

— То, что мы увидели 9-го августа в эти окна, я никогда не видела за всю свою жизнь. Темно, вспышки, взрывы, дым стоит, до девятого этажа дошел — мы закрывали окна. Людей бьют, хватают, бегут. Трое на одного кидаются. Потом утром я пошла с собакой гулять, а на земле валялись кепочки людей, курточки на земле. Я взяла в сторонку положила. 

Не надо насилия. Люди погибают. И без мам, и без пап останутся дети. Я так сочувствую родственникам, бабушкам, дедушкам, родителям. Я знаю, как это, когда дети без родителей остаются. У меня в 1996 погиб зять. Внучке Насте тогда было четыре годика. Она так по нему скучала! У нас здесь лоджия, церковь видна, колокола бьют. Она станет там, повернется к церкви: «Божечка, отдай мне папу». Фотографию возьмет, прижмет к себе, ляжет и говорит: «Где мой папа, я хочу к папе», — Людмила Николаевна вытирает слезы.

Они верят всему, в добро, в справедливость, хотят чего-то лучшего для своей страны

— Ой, сколько несчастных людей сейчас. Не надо этих несчастий. Эти избиения — они же не так просто проходят, это же как на здоровье потом скажется. Отбитые почки, печень, внутреннее кровотечение. Кто-то всю жизнь потом будет страдать. Мне так жалко этих людей, эти разрушенные жизни. Люди будут болеть, погибать, физически и морально погибать будут. Это же так тяжело, тяжело народу. Особенно нарушается психика молодежи. Они только в жизнь входят! Что с ними будет потом? Это же дети, у них такое разочарование сейчас. Им же надо жить! Что будет, если они все уедут? А что будет с теми, кто останется? Много жертв, слишком много жертв.  

ИМЕНА работают только на деньги читателей. Вы делаете перевод  5, 10, 20 рублей или оформляете ежемесячную подписку с карточки, а мы готовим новые истории и запускаем социальные проекты, которые помогают не одному, а  тысячам людей. Нажимайте сюда и выбирайте удобный способ для перевода!