Борис родился в Смолевичах. Папа из Африки, мама из белорусской деревни. От сына отказалась. Борис сначала был Коробочкой, потом — Сагайдаровым. Его усыновила школьная учительница из Жодино Марина Сагайдарова. Дала ему свою фамилию. И еще 14 темнокожим ребятам. Сейчас Борис работает барменом в Минске. И уже десять лет не скрывает, что он — гей. Как «неформатный» белорус научился быть свободным.
«Я счастливый человек». Такие слова в принципе не часто услышишь от кого-то. Но так говорит о себе 30-летний Борис Сагайдаров.
— Если кто-то кричать на меня будет, не обращай внимания, — предупреждает Борис, пока мы гуляем по Жодино, где он прожил всю жизнь.
— А что кричат?
— Да ничего хорошего. Такие слова нельзя печатать, — с улыбкой говорит Борис. — Раньше оскорбляли в основном из-за цвета кожи. Когда я перестал скрывать свою ориентацию, в Жодино началась новая паника.
— И как ты реагируешь?
— Да никак. Ну, крикнут мне «пид*р». И что? Земля от этого не перевернется, я не поменяюсь. Мне всё равно, что они там кричат.
Такое философское спокойствие появилось у Бориса не сразу. Ему пришлось немало пережить и вытерпеть от окружающих, прежде чем он принял себя и смирился с тем, что многие не принимают его.
«Дети 90-х позавидовали бы моему детству»
Родная мама оставила темнокожего мальчика в роддоме в Смолевичах сразу после рождения. Испугалась осуждения односельчан, ей было стыдно иметь такого ребенка. Про папу Борис знает только то, что он «откуда-то оттуда, из африканских стран».
Из роддома Бориса отправили в Жодинский дом ребенка. А через восемь месяцев он поехал домой к «настоящей маме». Его усыновила Марина Сагайдарова. Борис стал восьмым темнокожим ребенком в приемной семье.
— Почему-то мама очень жалела именно темнокожих детей, целенаправленно их искала по детским домам и усыновляла, — вспоминает Борис.
Марина Сагайдарова замужем не была, своих детей родить не могла, но стала мамой для 15 темнокожих мальчиков и девочек. Старшему сыну 48 лет. Младшим — по 29. Семь лет назад Сагайдарова умерла. Борис очень тяжело переживает ее смерть, она была самым близким и любимым человеком в жизни. Создала большую семью, всегда помогала, поддерживала и подарила счастливое детство.
— Многие дети 90-х позавидовали бы моему детству. С семи лет я ездил за границу. Благодаря этому знаю иностранные языки. Был в Германии, Франции, Бельгии. С семьей из Германии мы до сих пор общаемся. Помню, они присылали два раза в год посылки: конфеты, «сникерсы», «баунти». Всё, чего не было в Беларуси. У нас эти коробки с подарками от пола до потолка дома стояли. С мамой мы ездили и в цирк, и в театры, и на разные мероприятия. Я точно знаю, если бы я был в интернате, я бы не узнал, что такое хорошее детство.
А потом детство кончилось. А с ним спокойная, беззаботная жизнь.
«Где я буду эту „Коробочку“ искать?»
В 2005 Сагайдаровых выселили из дома, который они получили как приемная многодетная семья и в котором прожили почти десять лет.
— Как выселили?
— Як собак, на улицу. Дали один день на сборы, потом приехали два камаза, и в них сваливали наши вещи.
Борису и двум его братьям дали места в общежитии. А мама с тремя несовершеннолетними детьми переехала в свою двухкомнатную квартиру. Общежитие Борису дали не как сироте, а потому что в то время он работал в государственном учреждении — поваром в школьной столовой. Статус сироты ему пришлось через несколько лет доказывать в суде. Из-за того, что в свое время мама его усыновила, а не взяла под опеку, Борис не считался сиротой. Значит, у него не было прав и льгот, которые по закону есть у детей-сирот. Тогда на суде он в первый и последний раз увидел женщину, которая его родила. В суде она подтвердила, что когда-то отказалась от сына в роддоме.
— Мы с ней даже не общались, — говорит Борис. — Она просто пришла, все подтвердила и ушла. Я, наверное, показал свое нежелание общаться. Ну, о чем нам говорить? Если б не этот суд, я бы и не искал ее даже. Мне это неинтересно.
— Может, она прощения просила у тебя?
— Нет. Она не чувствует вину. Может, в глубине души… У всех моих братьев-сестер тоже никто прощения не попросил. Все их родители сказали: «Ты же понимаешь, такие времена были…» И всё. Кто извинение попросит? Никто.
— Ты на нее обижаешься?
— Какая может быть обида на человека, которого я не знаю? Я на тебя скорее могу обидеться. Потому что тебя знаю лучше, чем родную мать. Мне больше отец настоящий интересен. Но мать на суде сказала, что ничего про него не знает. А я тем более не знаю. По документам я был Коробочка Борис Владимирович. Ну, и где я буду эту «Коробочку» искать?
Суд признал статус сироты. Борис смог встать на очередь на жилье. Правда, пока квартиру так и не получил. И когда это случится, непонятно. Но каждый раз в исполкоме ему обещают: вот-вот, через пару месяцев всё будет.
«Я добился их уважения»
Борис с детства любил готовить. В старших классах отучился на повара на курсах, а после выпуска пошел работать в столовую в свою же школу. Потом устроился в Жодинский интернат, но долго там не проработал.
— Для меня сироты — это всегда обиженные дети. Они и так в жизни многого не получают. И я не позволял себе вынести что-то и запрещал другим это делать. Других работников это не устраивало. И случился конфликт. Ну, в такой ситуации либо начальство уходит, либо ты. Ушел я.
Друзья и знакомые постоянно твердили Борису, что его место в Минске, но он боялся перемен и продолжал искать свое место в родном городе. Пару лет проработал официантом в клубе. А потом устроился барменом в жодинское кафе «Поляна»:
— Первые два года были очень тяжелыми. Я прошел через ад. Ну, представь, там тусуются крепкие ребята, футбольные фанаты, скинхеды. И я. Чего мне только не говорили, как только не называли. Не хотели, чтобы я их обслуживал, кричали «не подходи ко мне!». Стаканчиками бросались.
— И как ты реагировал?
— Никак. Это работа. Дома, конечно, я очень переживал, не спал по ночам, плакал. Меня поддерживали и друзья, и семья. И благодаря им я могу сказать, что я счастливый человек. И теперь я понимаю, что через это всё надо было пройти. Это был переломный период, когда все отворачивались, даже просто разговаривать со мной никто не хотел. Но когда спустя пять лет я ушел из «Поляны», мне написали сотни человек в соцсетях, что сожалеют, что я ушел. Я доказал людям, что я — человек. Я добился их уважения.
Поводом для оскорблений и унижений был не только цвет кожи Бориса. К тому времени он перестал скрывать от окружающих свою сексуальную ориентацию.
«Вот он, тот единственный…»
О том, что ему нравятся мальчики, а не девочки, Борис стал понимать, когда ему было 14. Он долго сомневался, чувствовал себя ущербным, не знал, что с этим делать, как себя вести, чтобы никто не догадался, что он «неправильной ориентации».
В 18 лет Борис устал молчать и решил открыться самым близким людям — семье:
— У мамы был юбилей, 65 лет, собралась вся семья. Было страшно, потому что я не знал, отвернутся — не отвернутся от меня. Но моя семья меня поддержала. Никто из близких ни разу не упрекнул меня. Мама сделала вид, что ничего не поняла и сказала: «Ты мой сын, и я тебя люблю». В такой ситуации, если семья тебя поддерживает, — это превыше всего. Мама переживала немного, но я понимал, что я не позорю ее: я работаю, пытаюсь чего-то добиться. Знаешь, моя ориентация, моя жизнь намного лучше, если сравнить, например, с тем, что моя сестра сидит в тюрьме постоянно. И два брата тоже. Иногда мне кажется, что я работаю только на них. Постоянно им помогаю. Они просят денег и не понимают, как эти деньги зарабатываются.
После 20 лет Борис перестал скрывать то, что он гей, от остальных. И ни разу не пожалел, что открылся. Скрывать свою ориентацию, быть в постоянном страхе, бояться пошевелиться или сделать что-то не так было невыносимо сложно. Жизнь Бориса не стала проще после каминг-аута: многие друзья и знакомые отвернулись от него, не приняли, некоторые пытались и до сих пор пытаются его изменить, «вылечить», предлагают познакомиться с девушками. Борис рассказывает, что иногда подумывал плюнуть на всё, сломать себя и «быть как все», потому как гею построить отношения оказалось непросто:
— Всегда ждешь какого-то подвоха. Очень часто подставляют, много гадостей делают. Идешь с кем-то на встречу и думаешь: вот он, тот единственный. А на самом деле получается, как бы грубо это ни звучало, потрахались и разошлись. Потом тебя еще и ушатом с говном обольют. А раньше, когда интернета не было, так вообще сложно было познакомиться с кем-то нормальным. На музканалах давали объявления бегущей строкой. Читаю: «29, симпатичный, молодой». Ну, поехал. Приезжаю. Открывает дверь: лысый, старый, страшный, ой. Несколько раз так ошибался.
Три года назад Борису посчастливилось встретить любимого человека. Диме было 18, он был тоже из Жодино. Вместе парни были почти год. Вспоминать эти отношения Борису до сих пор тяжело:
— Я не знаю, что у него было на уме. И никто не знает. Вечером мы сидели в кафе, пили пиво, общались. У него было странное настроение, он много молчал, много курил, плакал, но не говорил, почему. Он просился переночевать у меня, а в этот день как раз вредная вахтерша работала в общежитии, она бы не пустила. И я ему объяснил, что сегодня — никак. Говорю, давай завтра. А на утро его нашли, он повесился.
Бориса вызвали в милицию, спрашивали, планировал ли Дима покончить с собой. А Борис не понимал, что происходит и что случилось.
— Менты просто издевались. Они говорили загадками, ничего не объясняли, смеялись над Димой из-за его ориентации. Это был какой-то кошмар. Они даже фотку скинули моей подруге, где Дима висит на дереве. Она потом мне переслала. Это было просто издевательство какое-то. А потом еще говорят, иди, расскажи его родителям, что случилось. Я говорю, как вы это себе представляете? Это был кошмар. Мне тогда ничего не хотелось: ни работать, ни жить. Сколько раз эти мысли посещали: живу на восьмом этаже, пойти, скинуться из окна.
Борис пережил смерть любимого человека. И тот момент, когда через неделю после смерти Димы его избили на улице за то, что он гей.
— У нашего государства и у многих людей политика в отношении этого своя. А молодежь этого не понимает, много бестолковых. Они кучу фоток выкладывают, в платье после вечеринок идут по улице. Вот зачем? Ну потанцевал ты в клубе, выходя — переоденься. Беларусь — это Беларусь. Как бы это ни звучало, пока не будет демократии, ничего не поменяется. Могут только посадить.
Несколько лет назад Борис активно поддерживал гей-движение, участвовал в акциях незарегистрированной организации «ГейБеларусь», ездил на встречи с геями по всей Беларуси. А еще пытался организовывать концерты, но неудачно.
Документы тебе показать? На документы. Сколько ты меня уже писал? Как перепись населения, честное слово
— Я предлагал, давайте пригласим звезд травести, необязательно дорогих. Я мог договориться с артистами. Нет, блин, они зовут Naka. Я им объясняю: «ну пида**сам это не надо! Не надо это им. Нужна пруха, веселуха и танцы».
— Почему теперь не активист?
— Разочаровался.
— В идеях?
— В людях. В тех, кто делал вид, будто за что-то борется, а на самом деле… Вот мне нравится Европа тем, что там добиваются своих прав. А у нас что: побегали, пошуршали и дальше своей жизнью жить. Всем пофиг. Когда устраивали бесплатные вечеринки, все радовались, что фуршеты есть. А когда облавы начались — так все начали гнать на Андросенко (Сергей Андросенко — руководитель незарегистрированной организации «ГейБеларусь»). Боитесь облав? Сидите дома. Ты должен понимать, в какой стране живешь. В любой момент может прийти облава. Я, помню, уходил с работы, ехал на вечеринку и сразу предупреждал: если через три дня не вернусь, знаете, где меня искать. Я знал, на что иду. И я не боюсь этих облав. Ну, что они мне сделают? Документы тебе показать? На документы. В очередной раз меня запишешь — записывай! Сколько ты меня уже писал? Как перепись населения, честное слово.
Уже несколько месяцев Борис работает в минском баре, недавно переехал в столицу на съемную квартиру. И вполне себе счастлив.
— Я хочу семью. Хочу ребенка. Но я себе не представляю, что буду приходить домой, а там жонка сидит. Не хочу обременять себя отношениями, где тебе через каждые пять минут звонят и спрашивают: «Ты дзе? ты почему еще не дома?» У меня вон знакомый на пару дней загулял где-то, так его жена чуть из дома не выгнала. Нафиг мне такое надо? Правда, с мужчиной я не готов жить постоянно. Пока хочу свободы.
«Имена» работают на деньги читателей. Вы оформляете подписку на 3, 5, 10 рублей в месяц или делаете разовый платеж, а мы находим новые истории и помогаем еще большему количеству людей. Выберите удобный способ перевода — здесь. «Имена» — для читателей, читатели — для «Имен»!