Двухнедельное противостояние защитников Куропат с властями и застройщиком, который намеревался строить здесь бизнес-центр, вроде бы закончилось. Застройщик увез технику. Протестующие свернули палатки. На телеканалах страны, кажется, впервые так громко заговорили о том, что Куропатам как самому крупному месту сталинских расстрелов в Беларуси нужен мемориал. Но у всей этой истории осталось больше вопросов, чем ответов. И не только о том, кто допустил, чтобы территорию, которая столько лет была историко-культурным наследием, отдали под застройку.

Сколько по Минску таких мест, как Куропаты, которые должны стать мемориалом, но до сих пор почему-то не стали — неизвестно. Точная цифра о том, сколько человек было репрессировано и уничтожено советскими властями — тоже. Архивы КГБ с документами о пострадавших от советских репрессий по-прежнему остаются закрытыми.

»Имена» поговорили с историками Игорем Кузнецовым и Анатолием Великим о природе советских репрессий, превращении палачей в жертв, пытках в застенках тюрем НКВД и о том, чего белорусам нельзя забывать.

— Самое страшное — это доносы. Сотни дел. Писали все на всех. Банальный ответ, почему писали. Вот я написал, тебя взяли, я проявил политическую бдительность. Написал на соседа, секретаря райкома, начальника своего. И садили людей. Вот это страшно, когда читаешь: «Я вспомнил, что пять лет назад с ним работал, и он уже тогда не вызывал политического доверия…», — эмоционально говорит историк Анатолий Великий. Анатолий — ведущий научный сотрудник Национального архива Беларуси, где хранится множество документов о жертвах сталинских репрессий. И хоть архивы МВД и КГБ закрыты, он изучает дела репрессированных уже много лет.

Город думает. А о чем тут думать?

Историки Игорь Кузнецов и Анатолий Великий — оппоненты по жизни. Кузнецов называет себя единственным дипломированным специалистом по истории репрессий в Беларуси. В 1992 году защитил диссертацию по теме: «Массовые репрессии в 1930-е годы и реабилитация жертв террора». По его словам, за последние 24 года в Беларуси никто так и не защитил ни одной такой же диссертации. Неудивительно, что имя Игоря Кузнецова на слуху. Он часто общается с прессой и постоянно озвучивает все новые и новые сведения и цифры, которые касаются темы репрессий в Беларуси. Сотрудник Национального архива Анатолий Великий в своих исследованиях опирается на документы, а также на архивные материалы, которые находятся в открытом доступе. А Кузнецов — на воспоминания очевидцев, свидетелей и устную историю. Но оба историка, по сути, занимаются одним и тем же — изучают историю советских репрессий в БССР.

Лесное урочище Куропаты находится на окраине Минска, и его активно обсуждают уже которую неделю. Конечно, в среде историков — особенно. С 1937 по 1940 годы НКВД проводил здесь репрессии против мирного населения. По разным оценкам, в Куропатах было расстреляно от 7 до 250 тысяч человек. Однако в феврале 2017 года в той части Куропат, которая еще недавно считалась охранной зоной, началось строительство бизнес-центра. Против этого выступили местные жители и небольшая группа представителей белорусской оппозиции. Между строителями и молодыми людьми произошли стычки.

Никто — включая историков — не мог понять одного: как можно что-то строить в этом месте скорби? Именно благодаря резонансу и давлению медиа, компания-застройщик отказалась от планов строительства, а власти пообещали подумать, что делать с Куропатами. Думают до сих пор. Хотя те, кто активно защищал Куропаты, не понимают: о чем тут думать?

Анатолий Великий отмечает, что свое слово в защиту Куропат сказала церковь, высказались крупные СМИ, и давно уже пора поставить там мемориал.

— Если вы поедете в сторону улицы Червякова, там мемориал погибшим в годы Первой мировой войны. Что там есть? Обыкновенная капличка стоит. Да сделайте это, и тогда все спекуляции исчезнут об охранных зонах. Плюс если бы нынешний КГБ сказал свое веское слово (о репресированных — прим. Имена), этот вопрос был бы снят, и это действительно объединило бы всю нацию. <…> Облагородьте это место, поставьте стелу и напишите два слова — «ВСЕМ ПОГИБШИМ». Всё, — говорит Анатолий Великий.

Советские репрессии. Что это было? 

Репрессии как инструмент подавления, перевоспитания и уничтожения внутренних врагов появились с момента возникноваения СССР. Под репрессии подпадали все: рабочие, сотрудники аппарата, интеллигенция. Через них прошли многие деятели науки, культуры и представители власти БССР.

— Я проанализировал базу, состоящую из 80 000 официально реабилитированных в Беларуси. Картина такова. Белорусов в этой базе примерно 68%, поляков — 20%, дальше идут евреи, русские и другие, — говорит Игорь Кузнецов. — Репрессировали и по классовому принципу: 90% репрессированных были простыми рабочими и крестьянами. 95% из них оставались искренне преданными советской власти и были готовы сделать всё, чтобы эту власть поддержать и развить.

Вот какая выборка есть у историков по репрессированным:

— 90% — мужчины.

— Более 90% репрессированных — в возрасте от 18 до 50 лет.

— Из крестьян — около 70%.

— Рабочие — 16%.

— Духовенство — порядка 0,6%.

— А это значит, что миф о том, что репрессиям подверглись в основном партийные, военные и другие номенклатурные работники, развеян, — говорит историк Кузнецов. — Да, в 1937-38 годах из 144 секретарей райкомов и горкомов партии в БССР были расстреляны 98. Но если взять их дела, то эти партийные работники составляют мизер на фоне уничтоженных рабочих и крестьян. Это еще раз говорит о цинизме советской власти, которая уничтожала основу, на которой стояла.

Опубликуйте 20 страниц из протоколов допроса Граховского и включите их в хрестоматию. Вы поймете, что делали с белорусскими литераторами. Эти протоколы страшны сами по себе.

Интересно, что понятие «репрессии» зафиксировано не везде.

— Оно зафиксировано на законодательном уровне в России, в законе о реабилитации жертв политрепрессий начала 1990-х. Но не у нас, — говорит Игорь Кузнецов. — Там определено, что политрепрессии — это необоснованные действия со стороны государства, направленные на ограничение, лишение свободы, жизни по социальным, политическим, национальным и другим признакам. Что входит в юридическое понимание «репрессий»? Высшая мера наказания — расстрел, заключение в тюрьму, исправительно-трудовые лагеря, ссылка, высылка на поселения.

Есть репрессии, которые не входят в статистику официальных органов. Члены семей «изменников родины» начали учитываться в официальной статистике с 1942 года. Поэтому все, кто был арестован вслед за мужьями и женами ранее, ни в какую статистику не попали. Еще одна категория — лишенные избирательных прав. Членов семей «изменников родины» также не принимали на работу, увольняли. Их детей исключали из комсомола, из партии. И это было всё очень серьезно для того времени. Фактически за такими репрессиями следовали другие — арест, высылка, помещение в детские дома. А как относиться к психологическим репрессиям, когда человек ждал каждую ночь, что его арестуют?

Сколько человек было репрессировано в БССР?

— У нас нет официальной статистики, сколько людей было репрессировано в БССР с 1917 по 1953 годах, — говорит Игорь Кузнецов. — И всё по одной простой причине: ни Комитет государственной безопасности, ни другой орган власти не сообщили этих цифр. Моя цифра репрессированных в Беларуси — от 1 200 000 до 1 600 000. Откуда эта цифра? Она включает те репрессии, которые не имеют юридического характера, но при этом от них пострадало значительно больше людей.

Однако историк Анатолий Великий считает, что не стоит заниматься мистификациями, а следует опираться на документальные сведения. Он говорит, что цифра 1 200 000 слишком велика для Беларуси. Но при этом репресированных может быть больше, чем 600 тысяч человек.

— В Национальном архиве есть очень интересные данные, подписанные тогдашним шефом КГБ Александром Перепелициным, — рассказывает Великий, —  что в Беларуси количество репрессированных примерно равно 600 000 человек. И это как раз тот нижний предел, с которого начинается подсчет. <…> Мне не однажды говорили: «Мы не доверяем этим цифрам». А я им доверяю.

По словам Анатолия Великого, для любого историка важен тезис методики проведения подсчетов. А в этом случае речь идет об официальном документе, подписанным министром.

Сегодня у белорусских историков, по мнению Великого, нет никакого повода говорить о точном количестве убитых в результате репрессий:

— Я думаю, вам никто не даст ответа, сколько людей уцелело. Для этого нужно смотреть архивы спецслужб. Потому что они арестовывали, проводили следствие, приводили в исполнение приговор, и, безусловно, эти данные них.

Кто отдавал приказ на расстрел?

— Приказы на уничтожение людей выносили «тройки», — говорит Игорь Кузнецов. — В областную «тройку» входили: секретарь областного комитета партии, областной прокурор и начальник областного правления НКВД. Создается иллюзия, что «тройка» — это когда трое собираются вместе, изучают документы, думают, вызывают, допрашивают людей. Ничего подобного не происходило. Составлялся список, его отправляли на «тройку»: подпись-расстрел. «Тройка» никогда вместе не собиралась. В лучшем случае она порознь подписывала список на столько-то человек, затем людей вывозили из камер и расстреливали, например, в Куропатах или подобных местах. Но самое интересное, что выписки из заседания «тройки» или никем не подписаны, или стоит просто фамилия, или написано «секретарь».

До сегодняшнего дня не опубликовано ни одного решения «тройки», где было бы указано, что ее членом являлся, например, Пономаренко (Пантелеймон Пономаренко, с 1938 по 1947 годах — Первый секретарь ЦК Компартии БССР — прим. В.К.). Нет таких документов.

Что могло стать основанием для репрессий?

— Самое страшное — это доносы, — рассказывает о документах, которые встречаются в Национальном архиве Анатолий Великий. — Сотни дел. Писали все на всех. Банальный ответ, почему писали. Вот я написал, тебя взяли, я проявил политическую бдительность. Написал на соседа, секретаря райкома, начальника своего. И садили людей. Вот это страшно, когда читаешь: «Я вспомнил, что пять лет назад с ним работал, и он уже тогда не вызывал политического доверия…» 

Как отмечает историк, в 1937 году в БССР проводились национальные операции, в числе которых была, например, польская. В результате «польской операции» было репрессировано порядка 21 тысячи человек. Но из них около 11 000 были белорусами. И все это стало возможным, в том числе, благодаря доносам. В доносах люди называли своих знакомых: «троцкистом», «польским шпионом», «врагом народа», «агентом латвийской разведки».

— Бред какой-то, зазеркалье, фантасмагория, — говорит Анатолий Великий. 

— К сожалению, белорусские историки очень поверхностно отнеслись к тем материалам, которые находятся в Национальном архиве. Неглубокая их проработка, — добавляет Великий. — Приведу такой пример. Известнейший наш поэт Сергей Граховский. Судьба трагичная. Молодой человек, только окончил пединститут имени Горького, в 1936 году арестовывают (был приговорен к 10 годам лишения свободы за «антисоветскую деятельность» — прим. Имена). Всего отсидел около 16 лет. Я нигде не встречал данных о том, кто его арестовал, кто проводил допросы, а также не видел стенограмм допросов. Но в Национальном архиве находятся три протокола допросов Сергея Граховского. И подписано, кто его допрашивал, когда начинался допрос, какие вопросы задавали и кого он… к сожалению, «сдал».

Из документов, которые хранятся в Национальном архиве, видно, какие методы физического воздействия применялись к задержанным, — отмечает Анатолий Великий. Что это были за методы? Избиение и насилие во всех формах.

— Кто-то сломался, кто-то выдержал пытки, — говорит историк. — <…> Читаешь такие дела и испытываешь эмоции от разочарования до обиды, непонимания и возмущения. Это целая гамма чувств. Когда читаешь, как человека по-садистски избивали и мучили.

Великий рассказывает, что в Национальном архиве сохранились свидетельства о страшных пытках в отношении известных деятелей БССР, например, Августа Балтина, который с 1934 по 1937 работал наркомом местной промышленности БССР. «А другой пишет: «Меня так пытали, что я слух потерял, барабанные перепонки полопались», — рассказывает Великий.

Что касается Граховского, из протоколов допросов непонятно, подвергался он пыткам или нет.

— Его спрашивают: «Вы подтверждаете, что состояли в белорусском нацдеме?» Он отвечает: «Да». Спрашивают: «А кто с вами еще был?» И Граховский называет фамилии, — говорит Анатолий Великий.

Анатолий Великий рассказывает, что когда почитал протоколы допросов Граховского, то ходил, думал и не мог найти ответа на вопрос, почему поэт оговорил своих друзей, известнейших белорусских писателей.

— Он называл имена и фамилии людей, с которыми учился, работал, которых знал, — говорит историк. — И которые потом были арестованы, а многие расстреляны.  Судить его? Не судите и не судимы будете. <…> Я хотел опубликовать эти документы, но не опубликовал, потому что журналисты выдерут из контекста и скажут: «Глядите, какой Граховский!» А ты окажись там — в конце 1936 года во внутренней тюрьме НКВД… Что бы делал, каким бы был? <…>Молодой человек оказался в НКВД и говорит: «Я вместе с ним учился, а он, оказывается, скрытый троцкист, а этот — национал-фашист».

По словам историка, «эти протоколы страшны сами по себе». А больше ничего не нужно говорить о белорусской литературе:

— Опубликуйте 20 страниц из протоколов допросов Граховского и включите их в хрестоматию. Вы поймете, что делали с начинающим поэтом Граховским.

Самое страшное, что встречается в архиве, — это доносы. Сотни дел

Когда произошел пик репрессий?

На 1937 год приходится пик репрессий против белорусской интеллигенции. 80 лет назад, в ночь с 29-го на 30 октября, в подземельях минской внутренней тюрьмы НКВД расстреляли более ста их представителей. 

— Началось все с 23 февраля, когда в Москве заработал февральско-мартовский пленум. Он провозгласил новый курс, который выразился в одной ключевой фразе Сталина: «По мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна обостряться». Вслед за этим последовал приказ № 00447 за подписью наркома НКВД Ежова, который гласил о репрессировании бывших кулаков, помещиков, уголовников и т. д, — отмечает Кузнецов.

По словам историка, этот приказ впервые вводил четкую градацию, как должны проводиться репрессии.

— Вся процедура была описана: как фабриковать дела, аресты, следствие, расстрелы. Поэтому сегодня мы его и называем «геноцидный приказ». По всем регионам Советского Союза создавались списки, кого необходимо репрессировать. Например, в Беларуси по первой категории (в нее входили «все наиболее враждебные» элементы — прим. Имена) нужно было расстрелять 2 000 человек, по второй категории («менее активные, но все же враждебные элементы» — прим. Имена) — 8-10 лет лишения свободы в лагерях или тюрьмах для 10-12 тысяч человек. В общей сложности за один месяц в Беларуси был спущен лимит на 14 000 человек. А дальше эти разнарядки постоянно нарастали. В августе 1937 года вышел приказ № 00486 о «польской операции». Все это развязало руки «двойкам» и «тройкам».

Только 10% от всех дел проходили через судебные органы. Остальные 90% вынесенных приговоров прошли во внесудебном порядке. «Слушали. Постановили. Расстрелять».

Что произошло с теми, кто проводил репрессии?

— Когда завершался 1938 год, стали разбираться уже с «тройками», с теми, кто переусердствовал, — говорит Игорь Кузнецов. — Уничтожали свидетелей. Но с какой формулировкой? Агент японской разведки… Ежова (Николай Ежов, с 1936 по 1938 Народный комиссар внутренних дел СССР — прим. Имена) в этом и обвинили, и расстреляли как главного свидетеля. Их расстреляли не как палачей, а как шпионов, чтобы убрать следы. Но кому-то из них повезло. Пономаренко, к примеру, спокойно дожил до пенсии. В основном уничтожали исполнителей или особо ретивых следователей.  

— В Национальном архиве хранится масса документов, которые люди писали в тюрьме на имя Паноморенко, Сталина, Берии, — добавляет Анатолий Великий. — Они писали, что их необоснованно осудили. Кроме того, письма на имя советского руководства отправляли родственники. Все эти письма в народе назывались «слёзницы». Писали дети, жены, матери. В письмах они рассказывали о том, как необоснованно арестовали батьку, жену… А потом в 1939 году начали арестовывать и расстреливать тех, кто пытал. Это тоже есть в Национальном архиве в свободном доступе. И эти люди тоже писали, что они не виноваты. На 5, 6, 10 листах. «Мы не виноваты, нам приказывали, мы честно служили». И это тоже «слёзницы». Был палачом, а потом стал жертвой.

Как подчеркивает Анатолий Великий, в Национальном архиве также хранятся фамилии тех людей, кто проводил репрессии. Однако сам историк высказыается против того, чтобы обнародовать эти данные:

— В найденных документах Граховского стоит подпись лейтенанта НКВД, который проводил эти допросы. К сожалению, я не знаю его дальнейшей судьбы. <…> Это работники спецслужб, и многие из них не идентифицируются. Я бы в жизни не узнал фамилию этого лейтенанта, если бы в архиве не попались протоколы допросов.

Часть работников спецслужб была арестована и расстреляна, а кто-то уцелел.

— Есть документы, где указывается, что такой-то подполковник живет в Минске, у него очень много наград, уволен из НКВД за то, что в 1937-38 годах фальсифицировал дела, применял незаконные методы допросов, — рассказывает историк. — <…> Он пишет апелляцию: «Как это так, мне же приказывали!» Да, ты подполковник, прошел войну, но ты ведь людей пытал. Заглядывать мне к нему в душу, писать, что такой человек был? Так его дети живут сейчас, внуки. Сказать им, что их батька и дед был убийцей? Я не знаю ответа на этот вопрос.

Сколько в окрестностях Минска таких мест, как Куропаты?

— Основные места массовых захоронений находятся вокруг Минска, — считает Игорь Кузнецов. — Здесь располагался центральный аппарат, проводили следственные действия, сюда этапировали офицеров польской армии в 1940 году. Куропаты — самое крупное место расстрелов. Расстреливали за шпионаж, участие в контрреволюционных организациях и контрреволюционную агитацию и пропаганду. Формулировка — статьи 63-74 УК БССР, начиная от измены родины до недонесения. Исключительно политические статьи. Таких мест, как Куропаты, по мнению Кузнецова, в Минске не одно.

Кузнецов даже делает предположение, что таких мест 12: в районе МТЗ, Дражне, урочище Благовщина, районе первого аэропорта, Кальварийского кладбища (где, по его словам, возможно, захоранивали трупы расстрелянных в ночь с 29 на 30 октября 1937 года, когда в Минске была уничтожена сотня литераторов, ученых и государственных деятелейпосле  — прим. Имена), районе метро «Пушкинская», районе Масюковщины, Дроздов, Тростенца, парка Челюскинцев, Лошицы. Правда, Анатолий Великий категорически не согласен с мнением оппонента и предлагает ему отталкиваться от фактов, документов, а не домыслов. 

Но в чем и сходятся историки, так это в том, что преступления Советского Союза против собственного населения не стоит замалчивать и пора уже давно почтить память всех репрессированных в СССР.

— Архив Комитета государственной безопасноти закрыт на 100%, — отмечает Игорь Кузнецов. —  На круглом столе в «Советской Белоруссии» первый заместитель председателя КГБ сказал, что во время Второй мировой часть документов была уничтожена. Архив уже 1000 раз чистился и менялся. Но необходимо официальное заявление, что «ребята, нет у нас ничего». Мы же думаем, что в архивах КГБ всё по полочкам стоит: подшивка по Куропатам и т. д. Я уверен, что это не так. Но пока этого заявления нет, мы будем говорить, что они прячут документы. Сейчас наступила стадия сделать такое заявление. Это даст понять, есть ли у власти серьезные намерения, либо вся эта «перестройка» в вопросе репрессий фиктивна.

Анатолий Великий отмечает, что во время Великой Отечественной войны часть архивов спецслужб действительно было уничтожено, однако это не значит, что их не осталось в природе. Историк напоминает, что до 1946 года НКВД и МВД были союзно-республиканскими органами. А это значит, что отчетная документация всегда в нескольких экземплярах направлялась в НКВД СССР, а также тем партийным работникам, которые курировали НКВД.

— Почему закрыты архивы МВД и КГБ? Могу высказать только свою точку зрения, — говорит Анатолий Великий. — Спецслужбы работают по своим законам. У них своя внутренняя жизнь: оперативно-следственные мероприятия, агентура, незаконные методы проведения следствия. Да, в Польше и Литве пошли на это, но мы — не Польша и не Литва. Если рассказать об одном подполковнике, то нужно и о других говорить. <…> Пока я вижу, что определенная часть общества к этому не готова. Будет злорадство: «А вот фамилия, вот твой дед!» Будет это у белорусов, будет.