До 26 лет Саша Авдевич из Лиды был обычным, вполне здоровым парнем. Окончив столичный университет, получил диплом айтишника и остался работать в Минске. Был влюблен в свою девушку, обожал тусовки, скорость, мотоциклы — думал, так будет всегда. Однажды Саша мчался на байке и врезался в столб. Жизнь будто остановилась: реанимация, два года в постели, инвалидная коляска, предательство друзей и девушки, мысли о суициде. Сейчас Саше 31 год. Это уверенный в себе харизмат с невероятно позитивной энергетикой. Помимо прочего, еще и авантюрист: 86 дней путешествовал по Западной Европе на ручном велосипеде. Саша настолько активный, что назвать его инвалидом язык не поворачивается. Он убежден, что каждый человек с ограниченными возможностями может жить интересно и насыщенно, и «безбарьерка» тут вовсе ни при чем — всё зависит только от самого человека. 

В Международный день борьбы за права инвалидов, который отмечается 5 мая, автор «Имен» Наталья Пригодич пообщалась с Сашей о его личной жизни, о любви и предательстве, об отношении к слову «инвалид», о его путешествии по Европе на хендбайке и о том, что делать, чтобы «невидимые» люди стали чаще выходить за пределы четырех стен, в которых проходит вся их жизнь.

Сейчас Саша работает в крупной компании, которая занимается авиаперелетами — делает там социальные проекты. Еще создал и возглавил в Лиде межрайонную организацию общественного объединения «РАИК», участвует в шоу «Город», устраивает вечеринки для колясочников, ведет блог на YouTube, показывая на собственном примере, что барьеры — в головах у людей. И это далеко не всё — Саша постоянно чем-то удивляет.

«В реанимации мне снилось, будто я — в метро, там лежат больные люди и смотрят на меня, а я тоже лежу сломанный такой и думаю: ну, чувак, ты попал!»

— Саша, столько статей про тебя написано, что по ним можно составить представление о тебе. Но меня больше интересует, как бы ты сам охарактеризовал себя.

— Для меня это очень сложно — я самокритичен (пауза), а можно пропустить этот вопрос? Возможно, мы к нему вернемся потом.

—  Когда твоя жизнь кардинально изменилась, тебе было всего 26. Читала, что ты сначала думал о суициде. Что угнетало тогда, почему казалось, что у твоей жизни не может быть продолжения?

— Угнетал конкретный образ инвалида, который был сформирован в моем представлении еще с детства.  Я тогда думал примерно так: если у тебя какая-то приобретенная инвалидность — это что-то вроде проблемы, с которой сталкивается владелец новой машины, когда у нее вдруг отваливается ручка или зеркало. Внутренний перфекционизм этого человека страдает настолько, что ему кажется: блин, а как же я теперь буду ездить? У меня была такая же проблема — я переживал не из-за того, что мне физически больно, а потому что это эстетически некрасиво. В новом состоянии я чувствовал себя некомфортно, думал, что никому не нравится смотреть на таких, как я.

Понимаешь, если бы у меня на то время было восприятие, что инвалиды — это какие-то другие чуваки, но их жизнь не менее интересна, чем моя прежняя жизнь, я бы не попал в ловушку своего восприятия, не чувствовал бы себя таким ущербным. Тем более, что два первых года после травмы я просто лежал и за мной ухаживали. Потому, как только разрешили вставать с постели, хотел скорее научиться садиться в коляску, самостоятельно умываться, одеваться.

— Ты помнишь, что снилось тебе тогда?

—  Больше всего запомнились странные сны, которые я видел в реанимации, там половину времени я провел под наркозом — наверное, поэтому. Снилось, будто еду в метро, а там лежат больные люди и смотрят на меня. Я тоже лежу сломанный такой и думаю: ну, чувак, ты попал! Еще запомнил такой сон: лежу я в какой-то глухой деревне и понимаю, здесь никогда ничего не будет предназначено для инвалидов. Сначала лежу на каком-то сене, потом — в доме, где печка палится, какой-то деревенский фельдшер ходит и смотрит на меня, наблюдает за мной. А я лежу и понимаю: вот это ж*па!  

— Наверное, ты пережил сильнешее потрясение, когда узнал от врачей, что не сможешь ходить?

— Я — айтишник, быстро всё понимаю. Сам узнал об этом. Как только открыл глаза, спросил у врачей, какой у меня диагноз. Погуглил, прочел всё в интернете и сразу всё понял. Продолжал лечиться, понимая уже, что со мной произошло. Поэтому слова врача не были для меня каким-то открытием. Всю информацию я получал из интернета.

Вот тебе еще одна ситуация. Когда я лежал в реанимации, меня переворачивали постоянно, и я испытывал боль, потому что ребра сломаны, но понимал, что это делают для того, чтобы не появились пролежни. Проделывая эту процедуру, мне под спину подкладывали какие-то мешочки по бабушкиным советам. Короче, стал я гуглить, смотрю — нужен специальный матрас. Я тут же спросил: «А какого черта я лежу не на противопролежневом матрасе?» А они, знаешь, что говорят? «У нас были такие матрасы, но они испортились». Прикинь? Значит, говорю, у меня пролежни будут, почему вы не сказали об этом моим родителям? Это был первый мой конфликт в больнице — моя информированность оказалась в разы больше, чем информированность медработников.

Родители сразу же поехали в Брест, только там им удалось найти такой матрас, отец привез его в больницу. Я был единственным чуваком, который лежит на таком матрасе — у всех остальных были пролежни. Когда выписался, подарил его лидской больнице. Надеюсь, его там используют по назначению и всем остальным купили такие же матрасы. Пролежни — это вам не шутка, если они  появятся, потом долго бороться придется — они реально год заживают,  у некоторых даже кости гниют. 

— И всё же возвращаюсь к своему вопросу. Когда ты прочел в Интернете, чем чреват твой диагноз, тебя эта информация поразила или воспринял ее отстраненно, как если бы это происходит не с тобой?

— Ну то, что не буду ходить, знаешь, оно и не верится до конца. Меня больше парило не то, что я не буду ходить — я свое физическое состояние воспринимаю как какой-то, наверное, квест. Просто тогда я еще не успел на себя надеть образ колясочника. Поначалу не было страшно, потому что не было никакого опыта и даже истории какой-то, связанной с таким опытом. А вот когда уже начал примерять на себя опыт человека, который передвигается в инвалидной коляске, тогда стало страшновато.  Именно тогда я стал меняться и все это начали замечать: колясочник — это уже все, переход в другую категорию, в которую я как бы не очень хочу.  

«Я думал, что моя компания меня заберет, я буду продолжать с ними тусоваться пусть даже на коляске —, но это было реальной ошибкой»

— Тебе в тот момент нужна была какая-то моральная поддержка — чьи-то слова, аргументы, советы?

— Больше всего я нуждался в поддержке друзей. До травмы я в Минске работал. Мы с друзьями снимали квартиру,  тусовались, никто семью не заводил, всем было весело, прикольно. Я зарабатывал деньги, все было классно — такой образ жизни у меня был. После травмы я думал, что моя компания заберет меня, и я буду просто в другом качестве продолжать с ними тусоваться, пусть даже на коляске — вот так я себе всё это представлял. Думал, что в Лиде я временно, пока прохожу лечение, а потом снова вернусь в Минск, к своим ребятам, к девушке. Но это было реальной ошибкой. Оказывается, эти люди, во-первых, были не готовы ко всему этому, во-вторых, даже не приезжали ко мне в Лиду, чтобы хотя бы навестить, разве что один-два раза в самом начале. Больше всего я пострадал именно от этого — от предательства. После этого мысленно выстроил свое дальнейшее будущее: пофиг, буду заниматься компьютерами, еще чем-то, зато потом меня никто не бросит.

— С «друзьями» все понятно, а с девушкой тоже история на этом закончилась?

— Мы с ней повстречались еще немного. Ну да, в принципе, это было начало конца. И как бы кто ни оправдывался, расстались мы конкретно из-за того, что я стал инвалидом. Скажу тебе честно, на нее и на друзей я не держу зла. Вполне возможно, сам поступил бы так же. Я долго думал, почему так произошло? И понял: просто этим ребятам не встречался раньше чувак-колясочник, который стал, например, популярным телеведущим или который ездит на Ferrari. Если бы не было предательства, возможно, я стал бы не тем, кем являюсь, а так мне приходилось доказывать всем, что колясочник — это не так уж мрачно и страшно. Разве не прикольно, что я встречаюсь теперь с бывшими друзьями в каком-нибудь клубе, куда они приходят отдохнуть, а я там выступаю в качестве организатора вечеринки. В общем, всё весело (смеется).

— А сейчас как складывается твоя личная жизнь? В одном из интервью ты говорил, что встретил свою любовь в Гамбурге и после путешествия собирался лететь на встречу с ней.

— Да, встретил. Слетал уже к ней. И не один раз. Юля, так зовут мою девушку, тоже ко мне прилетала. Она сама минчанка, в Гамбурге закончила универ, работает там сейчас. Мы общаемся, у нас любовь, вот собираемся вместе полететь в Австрию. Юля — умная и красивая девушка, лучшая в мире. Она и есть моя личная жизнь (улыбается).

— У меня сложилось впечатление, что после травмы ты стал другим человеком. Хотя бы потому, что стал замечать такие мелочи, мимо которых многие  проходят, не обращая внимания. К примеру, ты пишешь в фейсбуке, что на банкоматах есть шрифт Брайля или отмечаешь, как обустроены дороги в разных городах — в Минске, Лиде, Бобруйске — высокие бордюры, отсутствие пандусов и так далее. Вряд ли тебе было дело до всего этого, когда ты был здоров, или я ошибаюсь?

— Так и есть. Я в то время, может, и видел всего два-три раза человека на коляске, но уж точно ни разу не общался с такими людьми. И еще меньше обращал внимание на слепых и глухих… Все эти штуки — звуковые сигналы светофоров или тактильные штуки для незрячих  — были вообще не из моего мира. И это нормально. Просто в один момент я столкнулся с другой жизнью и начал жить по ее правилам.

 «Это была авантюра. Я не расписывал свой маршрут заранее. Просыпаясь, не знал, в каком направлении поеду дальше»

 — Когда ты решился на такую невероятную авантюру — в одиночку на велосипеде по всей Европе, понимал, что рискуешь жизнью?

— Ой, ну почему именно «рискуешь»? В чем здесь риск?

— Как в чем? Едешь один, по неизвестным дорогам и трассам. Ты же не просто сел на велодорожку, ведущую в Западную Европу, и погнал по ней без всяких препятствий.

— Если бы я поехал на байке через пустыню и знал бы, что впереди 300 км песка, при этом у меня немного воды — вот тогда стоял бы вопрос, вынесу я это или нет. Вот где был бы реальный риск. А так через 50-100 км — люди, все они нормальные ребята и процентах в 80, обращаясь к ним, я мог рассчитывать на любую помощь. Тут вопрос не в риске, а в том — делаешь ты это или стоишь в уголочке и думаешь: я попал в беду. 

— Были у тебя такие моменты во время путешествия, когда ты хотя бы на минуту пожалел об этой авантюре?

— Конечно, были. Но даже не пожалел, просто встречались временные трудности. Когда, допустим, спал в палатке в лесу под проливным дождем. Я понимаю, что три часа ночи, льет дождь, все мокрое, сам я тоже вымок до нитки, уже не усну, при этом ничего предпринять нельзя — окраина какой-то трассы в Дании. Сложности, когда нет комфортных условий для ночлега. Когда ты в движении, всегда можно увидеть остановку или дерево, под которым можно спрятаться — в таких случаях я одевал дождевик и продолжать путь дальше. Больше всего я боялся серьезной поломки по дороге, но такого, к счастью, не произошло.  

— Интересно, как в Западной Европе на тебя реагировали водители на трассе?

— Как? Недовольны были, конечно. Хотели, чтобы я съехал на велодорожку. Но мне по велодорожкам не всегда комфортно было передвигаться: на моем байке нет амортизаторов — вся поклажа начинала растряхиваться, коляска соскакивать, падать. Чтобы все это собрать, нужно потратить полдня, а у меня много других задач — найти где поесть, зарядить телефон, переночевать.  

— Сколько километров ты проехал во время своего путешествия? Сколько стран посетил?

— Больше трех тысяч километров. Сразу подсчитывал километраж, потом заряд батарейки закончился и сбойнул электронный счетчик, ну и перестал вести счет. Всего в пути провел 86 дней, побывал в 13 странах. Это была чистой воды авантюра. Я не расписывал свой маршрут заранее. Я даже не знал каждый день, в каком направлении поеду — ехал чисто по советам людей, которые мне писали в фейсбуке.

— С какой страной у тебя связаны самые крутые воспоминания?

— С Францией. Это было в Париже. На мосту через Сену собралось много незнакомых девчонок и ребят, которые пришли на встречу со мной. Они принесли всякой еды, сладостей, вина, пива — всего-всего. Устроили мне настоящий праздник. В тот день у них назначили нового генерала жандармерии. Это у них высший военный чин, типа как у нас генералиссимус. Этот мужик отмечал свое назначение, проходил мимо нас с кучей охраны, а тут сидит компания, грубо говоря, бухает, орет. Увидели его: «О, товарищ генерал, вот — вояжер, белоруссо», он подошел, мы с ним поговорили, пофоткались — этот снимок в газеты потом попал. Я не представляю, чтобы в Беларуси я имел честь сфоткаться с генералиссимусом. Это из области ирреального — если бы и обратился к нему с такой просьбой, меня сразу бы в автозак поместили. А тут такая штука, понимаешь? Это совсем другой мир. И я обалдел от этого всего. Францию я хорошо прошел, много друзей там встретил.

— А какой самый неприятный момент в твоем фантастическом квесте?

— В Германии я потерял документы, телефон — поясную сумку, в которой все это лежало. Тронулся и забыл ее на земле. Проехал километра три, хотел телефон взять, смотрю — нету. Подумал — вот это всё. Конкретно испугался. Дорога была такой, что не развернуться, две полосы. Но я все же начал делать разворот и тут меня обгоняет бус, бибикает — смотрю, показывают мою сумочку. Стало так легко сразу!

— Ты сейчас поддерживаешь отношения с людьми, с которыми встречался в разных странах?

— Конечно. Причем, с удовольствием. Ко мне в гости две девчонки приезжали  — из Португалии и Нидерландов. Со всеми своими новыми друзьями я активно переписываюсь, а с ребятами из Франции созваниваюсь. Им интересно, что здесь происходит, мне интересно, что — там. Чувствуешь себя уже более осведомленным, интернациональным, потому что стал уже участником какой-то мировой движухи.

— Саша, а как в Европе обстоят дела с безбарьерной средой? Большая разница с Беларусью в этом плане?

— Давай сразу уточним, что я рассуждаю только с позиции велосипедиста, который не передвигался  по городской инфраструктуре. В этом плане Дания, Голландия —  все идеально, в Бельгии уже похуже, но тоже можно причислить к этим странам. Просто я проезжал на хендбайке города в этих странах и понимал, что еду быстрее, чем кто-то на автомобиле — быстро, комфортно, никаких бордюров  и других головняков.

«Сделай сейчас безбарьерные условия, и я не думаю, что все колясочники социализируются и начнут жить на всю катушку»

—  Может, появились какие-то идеи по «безбарьерке», которые ты хотел бы реализовать в Беларуси?

—  Нет. Знаешь, у меня появилась, скорее, идея информационной стратегии. Мне кажется, это актуальнее, чем безбарьерка. На самом деле не в ней проблема. Барьеры — в головах у людей. Я уверен, что сделай сейчас всем ребятам с инвалидностью супер условия и я не думаю, что все прямо социализируются и начнут жить на всю катушку. В Лиде мы сделали много таких шагов. Инклюзивный кинотеатр, например, там прекрасная безбарьерка — просто приедь. Но я понял, что не в этом дело, нужно мотивировать людей выезжать из своих домов. Поверь, не барьеры их останавливают.

- После увиденного во время путешествия у тебя не возникло желания переехать жить в какую-нибудь более развитую страну?

— Знаешь, чтобы жить в такой стране, нужно четко знать, чем ты там будешь  заниматься. На данный момент я вижу, что могу многое сделать у себя в Беларуси, в частности, в Лиде, — во всяком случае, чувствую свой потенциал в этом плане. Вообще считаю, что все люди должны пожить в разных местах для того, чтобы многое понять. Если ты политик или президент, извини, тебе придется жить здесь, а все остальные достаточно свободны для того, чтобы отведенное время прожить так, чтобы развиться до максимального уровня, а не прирасти к какому-то одному месту, врастая в него корнями. Хотя кому как, наверное.

— Ты космополит, Саша?

— Да. Я смеюсь с границ и с того, что мы платим за разрешение их пересекать. Как такое может быть? Что это за фигня такая? Какие 60 евро? Какой консульский взнос? Зачем мне, чтобы купить билет в Америку, доказывать кому-то, что я не убийца, не наркоман, не подонок. Выходит, что все в визовом центре или в посольстве считают тебя изначально плохим человеком. Получается, всю страну считают мегаплохой — просто злыдни какие-то, которые могут попасть в их страну только после того, как лично придут в посольство и докажут формально, что имеют право на въезд. Разве не абсурд?

— Несмотря на то, что ты считаешь себя космополитом, своим проектам даешь названия на мове: «Не губляйся. Паспрабуй!», «Асабістая рэвалюцыя». Почему?

— Потому что мне больше нравится звучание этих слов — иногда это более актуально, иногда более модно. Это как художник, который видит красивость в чем-то. Вот я вижу в данном случае красивость в мове. Почему нет?

— И в чем твоя «асабістая рэвалюцыя»?

— В том, что я не останавливаюсь.

— Чего нам еще ожидать от неугомонного Саши Авдевича?

— Моя мечта — открыть сначала в Лиде бар, развлекательное питейное заведение, в котором весь обслуживающий персонал, в том числе, бармен и кухня, будет состоять из людей с инвалидностью. Проблема инвалидов какая? Почему они не выходят, почему не тусуются, потому что они не социализированы, они попали в свой вакуум и сидят в своем мирке, приспособились уже. Кто-то в танки играет, кто-то по интернету занимается, может кто-то пошел чуть дальше, машину ему купили, ездит где-то иногда, но все равно он ходит по своим проторенным тропам и встречаться с людьми извне для таких людей — болезненно.

Мне кажется, если бы открылась какая-то сеть заведений, в которых тусуются все вместе — здоровые, колясочники или люди с другими проблемами в плане здоровья. Посетители приходят туда не для того, чтобы поддержать людей с инвалидностью, а просто отдохнуть. Это стало бы своеобразной психологической реабилитацией и для тех людей, которые ни разу не общались с людьми с ограниченными возможностями и для самих инвалидов, которым тоже не хватает общения и которым нужно максимально насытить свое информационное пространство людьми извне. То есть хотел бы заняться социальным предпринимательством.

«Неприятно, когда люди не хотят с тобой общаться и как-то сторонятся. Но до дискриминации не доходило: я такой наглый, что какого-нибудь подонка сам, скорее, дискриминировал бы»

— Многие абсолютно здоровые люди живут на одном месте, работают на одной работе. Что, по-твоему, останавливает их жить активно, как думаешь?

— Думаю, воспитание. Погрешность в информационной среде, в которой они выросли. Людям свойственно подстраиваться под общие тенденции в разных проявлениях, которые происходят вокруг них. Кому-то не хватает энергии выпрыгнуть чуть дальше, кому-то — денег. Думаю, у таких людей, если бы они жили в стране клоунов, одеваться непестро не получилось бы. Что тут говорить, прокачивать их надо.

— Что ты имеешь ввиду под «прокачиванием»?

— Образованность, информированность.

— Ты встречался с героем журнала «Имена» Александром Макарчуком, помог ему исполнить давнее желание — побывать на концерте группы Epiса. Какое впечатление он произвел на тебя?

— У Саши довольно серьезная травма. Ситуация — хуже не придумаешь. Он на меня произвел впечатление как человек, который не теряется даже в самой плохой ситуации. Как раз в его случае единственное, что остается — это быть максимально прокачанным разговорчивым чуваком. Он должен просто не замолкать — должен знать всё. Должен быть своим умом, своим языком — это единственное, что у него осталось. Он молодчага — использует программу речевого управления компом. Макарчук один из первых понял, как это работает, более того, всячески пробивает и лоббирует эту тему. Я увидел в нем человека, который понял, что нужно делать. Он реально крут, что тут еще скажешь.

— Прости, но не могу не спросить. Тебя не напрягает слово «инвалид»?

— Еще как напрягает! Оно у всех нас еще с детства вызывает какие-то негативные ассоциации —  какой-то печальный, блин, человек, которого нужно жалеть, которому нужно помогать. Но со временем я дошел до такого уровня понимания, что это всего лишь слово —  как «стул», «камень» или другие. Проблема не в слове. Хотя у меня есть теория о том, что менять сознание общества надо всё же со слова.

— То есть?

— Если мы хотим поменять само понятие, отношение к инвалидам, я бы начал с того, что придумал бы для них другое название. Точнее, уже придумал — я бы называл людей с ограниченными возможностями одним коротким и легко запоминающимся словом — нАви (делает ударение на первом слоге). После этого насыщал бы все информационное пространство тем, что нави работают, нави классно выглядят, нави катаются по безбарьерной среде — то есть я хотел бы лоббировать новое слово для такой категории людей и максимально его прокачивать. И это понятие заякорилось бы уже в следующем поколении. А может, даже и не в следующем, а в этом. Всё зависит от того, насколько сильным в информационном плане будет этот посыл.

— Ты считаешь, что одно слово способно изменить сознание, укоренившееся столетиями в нашем обществе?

— Да, я в этом уверен. Слово — оно как бы ничего не значит само по себе, но в то же время значит очень много.  Ты ж в курсе, наверное, что буквально invalid  — это «недействительный», неприятное слово даже на английском или для тех, кто понимает латинские корни. In — это отрицательная приставка, valid — это действительный.

«Если мы хотим изменить отношение к инвалидам, нужно начинать со слова. Я придумал новое слово  — нави. Нави — это, прежде всего, человек. Он живет среди людей. Нави никогда не стесняется, что он Нави»

— Да уж, печально. К сожалению, многие не зная даже таких тонкостей, воспринимают слово «инвалид» как исключительно негативное. А что означает «нави»?

— Да не знаю, просто слово нравится мне на слух. Прежде всего, надо определиться кто такой Нави, как имя нарицательное. Нави — это ни в коем случае ни «дизэйблэд», ни «хэндикап», ни инвалид и уж точно ни человек с ограничениями. Нави — это, прежде всего, человек. Но человек, который всегда находится в движении, в поиске самого себя. Нави всегда в режиме апгрейда, Нави всегда стремится самосовершенствоваться. Но это не значит, что ему не присущи обычные человеческие качества. И он вовсе не стремится стать сверхчеловеком. Нави не видит проблем в плохих дорогах и с доступностью среды. У Нави нет определенной зоны комфорта, если только это не зона, которая ему постоянно приносит прибыль. Понятие прибыли у Нави абсолютно метафорично и совершенно не всегда означает материальные ценности. Нави уверен, что он абсолютный и полноправный член общества. У Нави практически всегда есть отношения в обществе. Он не стремится к уникальному одиночеству, за которым можно спрятаться. Нави живет среди людей и ему это нравится. Нави никогда не стесняется, что он Нави.

— Ого! Очень красиво. Получается, Нави — это целая философия?

— Именно.

— Ты испытывал на себе когда-нибудь дискриминацию в Беларуси или в других странах?

— Дискриминацию не испытывал, неприязнь — да, было такое. Я чувствовал, что люди не хотят с тобой общаться и как-то сторонятся. Ну, а чтобы дискриминацию (задумался), я такой наглый, что  быстрее сам дискриминировал бы какого-нибудь подонка. Такой дискриминации, чтобы там уже, капец, как я пострадал от нее, честно скажу, не было и, думаю, не будет. Потому что это нереально. Если бы столкнулся с чем-то подобным, для меня эта ситуация стала бы подарком —  ага, наконец-то, давай-давай, как я тебя ждал (хохочет).

Но раз уж заговорили о дискриминации, недавно некрасивая ситуация вышла с моим другом. Он возле Лиды живет, тоже на мотоцикле разбился, но молодец — быстро оклемался. У него был свой бизнес до этого, жена, ребенок. Невзирая ни на что, после серьезной травмы он продолжил заниматься бизнесом, не забил на это все. И жена от него не ушла. Сам за собой смотрит, красиво выглядит, ездит на хорошей машине. Поехал он с женой в Минск потусоваться. Сходили в один ночной клуб,  потом пехали в другой — Rich Cat, но его туда не пустили, потому что он колясочник. Если бы не пустили жалкого чувака на коляске в это суперпафосное заведение, я бы еще кое-как попытался бы их понять, но у этого реально все хорошо — с бизнесом, деньгами, семьей. Я бы хотел, чтобы такого у нас не было, вот таких нелепых разделений в головах у охранников или администраций клубов — нельзя просто так поставить человека в низший ряд только потому, что он пришел в заведение не на своих двоих, а приехал на коляске.

— Саша, насколько мне известно, ты работаешь в известной крупной компании. Сложно было туда устроиться?

— Не сложно. Я замечательно устроился. Вообще могу посоветовать любому человеку на коляске, как за два дня можно решить вопрос по трудоустройству. Это очень просто.

— А если конкретнее?

— Ну, во-первых, если человек владеет компьютером, у нас есть служба 124.by. Туда набирают вообще всех, у кого дома есть комп и кто готов писать тексты, проявлять какую-то активность. Помогут и зарегистрироваться, и документы получить, и трудовую заполнить — без проблем.

Давай расскажу еще один пример трудоустройства колясочника у нас в Лиде. Парень окончил универ, жил на окраине Лиды, в квартире на 4-м этаже. В доме нет лифта, потому приходилось подрабатывать где-то. Я познакомил его с ребятами из нашей телерадиокомпании, они забрали его к себе — их сайтом заниматься. Так как ему было сложно ездить на работу, нашли ему в центре города общагу с доступной средой, недалеко от работы и теперь человек, который думал, что это вообще нереально, ездит туда сам и живет в общежитии самостоятельно. Это пример для всех, кто хочет идти тем же путем.

К тому же есть же еще такая штука. Если руководитель предприятия берет на работу человека с инвалидностью, он вправе назвать это трудовой реабилитацией и в течение года предприятие не будет платить ему зарплату, ее будет выплачивать фонд соцзащиты. Кстати, многие этим пользуются. 

— Когда я была в Германии, поразило количество  колясочников на улицах городов. Там это привычное явление. Что нужно делать государству и обществу здесь, в Беларуси, чтобы люди с ограниченными возможностями чувствовали себя полноправными гражданами и жили так же активно?

— Мне кажется, что тут должно делать не государство. Это должны делать сами инвалиды и общество, в котором они живут. Какой государству интерес, чтобы на улицах было много инвалидов? Мой путь такой — простецкий, возможно, он еще не для всех. Но мне кажется, что тут нужно сделать это модным. У нас люди ведутся на картинку, на всё блестящее. Возьмите инвалида колясочника и прокачайте его до  уровня Гордона или Малахова, которые ведут рейтинговые ток-шоу, и через пять лет вы не узнаете этого человека, он станет просто идеалом для людей с инвалидностью. Посадите такого чувака в парламент или еще куда-нить — и всё, все вопросы решатся.

— К слову, насчет парламента. За короткий срок ты успел сделать немало для колясчников, почему бы тебе не податься в парламентарии, чтобы уже на законодательном уровне менять ситуацию в этом плане?

— Я не в парламент хотел, думал про Лиду — баллотироваться в депутаты, чтобы отвечать за какой-то конкретный район. Да, есть такие мысли, но я еще, наверное, на данный момент не готов. Мне кажется, надо еще сделать 5-10 значимых деяний, как-то приукрасить этот мир, чтобы считать себя достойным выдвигать свою кандидатуру в депутаты.

— Ты много ездишь по разным странам и городам. У работников аэропортов  или железной дороги не бывает к тебе претензий, что ты без сопровождения?

— Не-а. Но была недавно у меня такая штука. На днях я возвращался из Даугавпилса в Минск. В Латвии есть такой подъемник, который поднимает тебя в вагон, и у нас в Беларуси, в частности, в Минске есть такой. Но у нас непросто его заказать — это супер-пупер бюрократически сложно всё. А я купил билет из Латвии домой, мне нужно было завтра ехать. Латыши связываются с Минском, сообщают, что будет колясочник у нас, а в Минске им отвечают: «Как это вы ему продали билет?» А я купил его чуть ли не за пару часов до отхода поезда. «Он же должен ехать на специальном поезде, вы что? — говорят минчане. — Не пускайте его!» А латыши отвечают: «Вы что, прикалываетесь? Сами уже там на месте решайте вопрос». Приехал я в Минск, там позвали каких-то работяг, они меня вынесли из вагона.

То есть в Беларуси, получается, меня лишают права действовать спонтанно. Говорят — мы хотим заботиться о тебе, но помни, что спонтанности не будет, ты должен предупреждать нас задолго до поездки о том, что собираешься куда-то ехать. Блин, чуваки, я вообще не хочу никого ни о чем предупреждать — у меня мысли каждую минуту меняются, как я могу знать, что буду делать через месяц? Вот это дискриминация полнейшая, я считаю.

— Странная забота. Ты давно уже вышел за пределы всех мыслимых и немыслимых рамок, а тебя по-прежнему пытаются в них загнать?

— Ага, пытаются. Но ничего у них не выйдет (смеется)

— Спасибо за откровенность, Саша. И последний вопрос. Вернее, первый, на который ты не ответил в начале нашей беседы. Как бы ты охарактеризовал себя сам?

— (после непродолжительной паузы) Нави. Прокачанный, предприимчивый Нави.

«Имена» работают на деньги читателей. Вы присылаете 5, 10, 20 рублей, а мы делаем новые истории и помогаем еще большему количеству людей. «Имена» — для читателей, читатели — для «Имен». Нажимайте сюда и выбирайте удобный способ для перевода!