Когда-то Андрей Жуков жил в детском доме и сражался за свое выживание. Потом продавал компьютеры и изучал природу звуков в Европе. Путешествовал по гастролям вместе с группой Ace of Base, был знаком с Питером Гэбриэлэм, панковал в Лондоне, знал Цоя, Гаркушу и Гребенщикова. У Андрея миллион историй, и каждая из них вызывает сомнение в своей достоверности. В 2008 году Жуков даже стал прототипом одного из персонажей пьесы «Другие» крамольного «Свободного театра». Собкор российской «Новой газеты» Ирина Халип причислила Андрея и других героев пьесы к числу городских сумасшедших. О Жукове автор написала так: «Он всем рассказывает разные версии потери рук. Фантазия зашкаливает: к примеру, он любит рассказывать историю о пустыне Сахаре, где будто бы провел две недели и отгрыз себе руки по локоть, чтобы не умереть с голоду… Или, наоборот, дрейфовал на льдине и обморозился. И никто не знает, что с ним на самом деле произошло».

Внести Жукова в список городских сумасшедших — это, конечно, слишком круто и смело. Несмотря на всю неправдоподобность его историй, факт остается фактом — Андрей давно известен в музыкальных кругах Минска как один из лучших белорусских звукорежиссеров. Он поработал с главными звездами белорусской рок- этно- и панк-сцены, записав альбомы таким командам как «Петля Пристрастия», «Троіца», Drum Ecstasy и «Ляпис Трубецкой». Жукова называют эстетом звука, а его работы отмечены наградами музыкальных критиков. Рассказы Андрея разрывают мозг, но, если присмотреться, у них есть реалистичная подоплека. И чего еще нельзя отменить — так это того факта, что Жуков стал одним из лучших звукорежиссеров, будучи инвалидом. У него нет обеих рук по локоть, а он мастерски работает со звуком.

Андрей Жуков сидит в темной комнате своей съемной квартиры. Шторы плотно задернуты, из наушников громко звучит музыка. Андрей качает сивой головой и отбивает ногой такт. С виду он похож на Чарльза Буковски, который зачем-то прорвал пелену времени и перекочевал в постсоветскую Беларусь, сохранив фирменный прищур. Большая голова, грубые черты лица, полосатая этно-майка зеленого цвета. По обе стороны от Андрея — колонки и аппаратура для работы со звуком. Жуков зажал культями компьютерную мышку и слушает песню молодой белорусской исполнительницы, имя которой не хочет называть, потому что проект — еще сырой, и над ним нужно поработать. Потом предлагает послушать песню по мотивам романа-антиутопии Замятина «Мы».

— Всю эту музыку я полностью нарисовал, — говорит Андрей. — Вот эта возможность меня очень радует в современных технологиях. Никто в этой песне не сыграл ни на одном инструменте, все я сделал в программе. Смотри, здесь есть семплеры разные со скриптами, и ты, если говорить просто, с их помощью рисуешь ноты.

Андрей снимает наушники и зажимает между культями деревянную палочку. Набирает ею текст на клавиатуре, показывая, как управляет скриптами в профессиональной музыкальной программе.

— Вот так я палкой просто набираю текст, — объясняет Жуков. — Но компьютер у меня уже старый. Если раньше я мог заработать деньги на апгрейд, то сейчас уже не особо много зарабатывавается. В Беларуси все рухнуло в плане музыки. Чтобы выжить как-то, мне сейчас нужно думать не только о студийной работе, но и о концертах.

Раньше Андрей, говорит, работал на пиратской программе, а теперь у него стоит лицензионная продукция. Большинство белорусских музыкантов, по его словам, пишут музыку в пиратских программах, и «получается г…но».

— Слышен алиасинг, знаешь, что это такое? — спрашивает Жуков. — Много всяких цифровых артефактов вылазит, если работаешь на дешевом компьютере или спи…ных прогах. Мы теперь программы покупаем, делает это Филипп Чмырь (лидер группы Drum Ecstasy — прим. авт.), и качество намного лучше.

В 1990-х у Жукова была своя студия, на которой среди прочих был записан первый альбом группы «Ляпис Трубецкой» — «Ранетое Сердце». Еще те, кто знал Андрея 20 лет назад, говорят, что он был при деньгах, а в его студии стояла самая продвинутая по белорусским меркам аппаратура. Все остальное — сплетение мифов, небылиц и реальных историй, которые переплелись в сюрреалистичный сюжет жизни бизнесмена-панка.

Как бы то ни было, сегодня у Андрея Жукова нет ни бизнеса, ни собственной студии. Он работает со звуком на съемной квартире, но по-прежнему ценится среди музыкантов. Белорусский музыкальный рынок «просел», заказы мельчают, и денег звукорежиссеру не хватает даже на жизнь. Жуков сводит музыку и вспоминает, как путешествовал по миру. А еще, как в его жизни впервые появился звук, и как он все изменил.

«Мы были реальными волчарами»

История № 1. О секретном военном городке, маме, звуках и детском доме

— Еще сидя на горшке в трехлетнем возрасте меня интересовал звук, — говорит Андрей. — Когда я орал, то всегда увлекался отражениями голоса. Звуки завораживали и казались лучше, чем истории на ночь. Меня интересовало то, как капает капля, шумит трамвай, гавкают собаки — красота звука. И когда в семь лет мне отрезало руки, я себе придумывал симфонии: прижимал ухо к подушке и водил обрубками рук по пружинам. Руки загипсованы, больно, ух! Слушаешь, как звук гуляет, словно его создает пружинный ревербератор.

— Как ты лишился рук?

— У меня родители военные, их туда-сюда мотало. Сначала жили в Красноярске, потом переехали в Беларусь. В Беларуси мы жили в военном городке «Столбцы-2». Мама работала в секретной охраняемой зоне, которую опоясывал забор с электрическим током. А точнее, на подземном заводе, где хранили ядерные боеголовки. Я туда в семь лет и пошел к маме, скучно стало. Ломанулся, взялся за забор — и меня е…ло током. И е…ло так, что, когда очнулся, увидел какое-то г…но на руках — кости, мясо, все такое. Не понял сначала, даже откусил, попробовал. Вонь страшная, голубое небо и тишина. Самое печальное — это тишина.

— Звука не было?

— Вообще никакого. Это был шок.

— А боль?

— Поначалу боли не чувствовал. Очухался, посидел, подумал, чего это никто не идет, как будто ничего не произошло, и пошел сам к солдатам. Вышел на них, крикнул «солдатики, помогите» и вырубился.

— Что произошло дальше?

— Руки отрезали по локоть, и мать сдала меня в детский дом. Отца не было, они развелись еще в Красноярске. Мать сказала, что в детдоме в Ивенце мне будет лучше. Отвела меня туда и пообещала, что вернется через пять минут. Я прождал неделю. А в первый же день получил тряпкой половой по мордасам от технички, потому что прошелся по мытому. Это так меня детдом встретил. Но тогда жестко было — ох! Детдом — это вообще жесткая тема, особенно при «совке». Бандиты кругом, мы сами бандиты, все взрослые — гады, потому что они нас предали. Мы были реальными волчарами, и разборки вели жесткие — со смертоубийством. Насилие по отношению друг к другу и другим. В общем, целое дело, как на зоне.

— Как разделилась твоя жизнь до и после детдома?

— Был у нас в детдоме участковый. Учителей не помню, а участкового помню, потому что он приходил, отводил особо буйных (а я как раз относился к их числу) и избивал. Ну, он здоровый такой бычара был, садист настоящий. Нравилось ему людей бить. Мы ненавидели взрослых люто и устраивали им разные подлянки. Например, однажды директор купил себе машину, а мы вырыли перед въездом в детдом здоровую яму, прикрыли ее фанеркой и присыпали песком. Ну, и как задумывали, он в нее въехал. А машина тогда ж — это было ого-го! Он очередь стоял, хвастался, что купил. Ну, вот и дохвастался.

Директор у нас был судьей и депутатом — занимал видное положение в Ивенце. В интернате жили умственно остылые, алкоголики бывшие, дураки. Однажды, когда какой-то дурень умер, директор собрал всех нас, показал его и говорит: «Вот это труп, дети». Пинает ногой: «Ну, как свинья. Вы что, свиней дохлых не видели?». Директор у нас жесткий был, его любимая присказка была: «скотина ты, а не человек, твой путь — на большую дорогу».

— У вас были понятия, как на зоне. А как ты справлялся в разборках без рук?

— А я дрался очень клево. Я ж из Сибири: терпеливый, драчливый, жесткий. И сейчас могу заехать неплохо. Если ударишь этой штукой (показывает на культю — прим. авт.), то придется худо, она же острая. А если подберусь в ближний бой, то тебе реально конец, это же не кулак.

— Из-за чего вы дрались?

— Сначала делили посылки, потом — место на кровати. В город приезжали грузины с фурами, и мы им предлагали: либо оставляем твою фуру в покое, либо делись. Все как везде: обычный рэкет в обычных 1970-х. Все детдома так жили, при бабках были зато. Или еще такие ситуации случались. Весь детдом просыпается от выстрелов, а это наш «шеф» (так мы директора называли) нанял охотников, чтобы те постреляли всех ворон из-за того, что ему на лысину ворона нассала. Дохлые вороны валялись везде. Мы их поднимали и запихивали, куда могли, например, в карманы учителей. В детдом попадали отказники, инвалиды, цыгане, и у всех были свои законы.

«Вы хотите, чтобы мы были бандитами и уродами?»

История № 2. О барабанах, дискотеках, «высере» агрессивности и первых мыслях смыться из СССР

— Как тебе удалось выйти из детского дома и остаться человеком?

— А ты думаешь, я вышел оттуда человеком? То, что я стал звукорежиссером, так это просто профессия, которая мне очень нравится. А я вышел законченным, отпетым негодяем и бандитом. Да, я любил учиться: в шестом классе изучил интегральные исчисления, знал физику частиц, Эйнштейна читал: общую теорию относительности, специальную. И Ленина. Его я читал для того, чтобы учителей затыкать. Просто у Ленина я нашел очень много цитат на все случаи жизни. И как только начиналась какая-то фигня со стороны учителей, я говорил им ленинскую цитату, и все боялись слово поперек сказать. У меня почти пятерочный аттестат был, одна четверка и неуд по поведению. И отвратительная характеристика.

— Все это время, пока ты жил в детдоме, с тобой были звуки?

— Да, я был офигенным барабанщиком и уже лет в 14 играл во взрослом ансамбле. Лето было для нас самым клевым временем. Вообще музыкант при «совке» жил, как у бога за пазухой: свадьбы, рестораны, танцполы… Играли все, что хотели, в то время и началась у меня вся панкуха. Кому-то нравился Def Leppard, Machine Head. А мне нравилось все понемногу, в том числе, Beatles, как это ни странно. У них реально красивая гармония и мелодика офигенная.

— А как ты играл на барабанах?

— Я до сих пор играю охеренно, если чо. Придумал специальную привязку для рук, чтобы рикошеты были, и играл. В конце 1970-х-начале 1980-х мы делали нелегальные концерты в лесу, закидывали крюки на линии электропередач, и от них «подпитывались». Играли панк-рок, хард-рок, как мы это понимали. Это было жестко, ужасно, близко к Sex Pistols. У нас было несколько составов. Один официальный, где я пел «Родина мояяяя, что было и что бууудет» и всякую херню типа «Родительский дом». Был полулегальный состав, когда мы на лапу кидали местным властям, чтобы те не мешали, и лабали на танцах и в ресторанах. Это были танцевальные всякие штуки: «теплый вечер, теплый самый был у нас с тобоооой», «а я стою, чего-то жду, а музыка играет и грает». Попсовые хиты, какие-то сумасшедшие тексты. Подумай только: «напрасно я люблю девчонку ту, которая меня не замечает. Остановииииите музыку! Прошу вас я, прошу вас я. С другим танцует девушка мояяяяя!» Ваще капец!

В рестораны нас сами приглашали, и там мы уже некисло зарабатывали. Когда заказывали песню, давали «десяточку», все знали эту «таксу». Если зарплата в то время была 120 рублей, то нам четверым за свадьбу иногда платили под «штуку». Плюс еще мы для себя панк-рок играли. Это был такой выкрик, высер агрессивности, молодости, свободы, или, если хочешь, не свободы, а стремления к свободе. Нате вам! Вы хотите, чтобы мы были бандитами и уродами? А мы не хотели быть уродами, на самом деле. Но и не хотели жить в этой системе и в этой стране. Это уже потом, когда я отучился, то уехал из Беларуси за границу.

«Если ты 90-е помнишь, значит, ты не жил»

История № 3. О белорусской консерватории, поездке за рубеж, Лондоне и драке с Филиппом Чмырем

— Получается, ты пришел в музыку сразу после детского дома?

— После детского дома меня отвезли на вокзал и сказали «иди, гуляй». Мне было 16–17 лет. Я приехал к маме — мамы не было. Потыкался-потыкался, вернулся на вокзал, ну, а дальше началась жесть. Мыкался так на улице, а потом ломанулся в филармонию учиться (им. в виду консерваторию). Мне там сказали: «Без рук? Ты? В филармонию? Гуляй отсюдова». Конечно, меня это немного обидело, но надо было где-то жить. Поэтому решил поступать дальше, чтобы попасть в общежитие. А куда я мог поступить? Я был охеренным математиком и физиком, поэтому пошел на механико-математический факультет. А там мне снова сказали: «Без рук? Иди на хер». И тут я уже возмутился: «Как? Вы что, охерели? Какие руки? Это ж не музыка! Ладно, там, в филармонии — может, и надо на пианино играть. А здесь что, пианино, что ли? А мне опять сказали: «Не, иди гуляй». И я пошел гулять в горком партии и нагулял так, что меня зачислили в вуз. Отправили на врачебную экспертизу, убедились, что умею штаны застегивать самостоятельно, и у этих козлов, которые меня возьмут, проблем не будет, и стал учиться.

— И чем запомнилась студенческая жизнь?

— 40 рублей стипендии после моих детдомовских замесов были смехом. Так я стал «цеховиком» — организовал землячества вьетнамцев, которые собирали для меня первые компьютеры, а я их продавал. Это называлось «цеховщина», и за нее предполагалась высшая мера наказания. Но я уже знал входы-выходы, начал терку с гэбистами и продавал эту херотень, причем очень круто. Партия уже объявила о компьютеризации всей страны, директоры предприятий брали охеренные взятки, и по любой цене покупали технику. Я факс продавал за 180 тысяч рублей. Тогда просто никто не знал, что такое факс. Поднялся на компьютерах я офигенно. Купил себе в Питере крутую барабанную установку и поигрывал, пока не свинтил отсюда за бугор.

— Куда?

— В Австрию, и меня там без проблем взяли в академию искусств. Не посмотрели на то, что я без рук. А у меня тогда и бабок было уже дохера, там-то и началась вся движуха. Много с кем познакомился, ездил в микроавтобусе по Европе с группой Ace of Base. Представь, жизнь какая: водка, наркота и нихера больше. Как жрали, я не помню вообще. Помню только, что на седьмом концерте я не выдержал уже: вышел из автобуса и упал. Очнулся в автобусе, и опять меня отпаивали водкой.

Жил в Нидерландах, а потом мне понравился английский звук, и я поехал учиться продюссерингу в Англию. Там я познакомился с Питерем Гэбриэлэм (британский музыкант, экс-перкуссионист группы Genesis — прим.авт.). У него была своя студия, и он набирал более-менее талантливых мудаков. Стал работать, и при этом, как панк по натуре, панковал. Ты знаешь, как панки живут в Англии? Вот, как ты смотришь в кино всяких, так мы и жили: нелегальные дома, заброшенные сквоты, пиленное электричество. Но потом люди вырастали, все обзаводились семьями, становились менеджерами, и весь этот панк быстренько заканчивался. Короче, скукотище.

— Сколько тебе было лет?

— Хрен его знает. Слушай, если ты 90-е помнишь, значит, ты не жил. У кого не спроси, никто не помнит, что было в 90-х. Это было время угара, когда ты знакомился с наркотиками и перепробовал все. Но это не только наркотический угар, а угар по жизни. Рейвы, панковские наезды, тусовки… Именно за жесткость меня потом из Англии и выслали. К тому же, я занимался бизнесом нелегальным, и меня тупо подставили. Был выбор: тикАть или оставаться, но в последнем случае меня бы просто прибили.

— Сложный характер?

— Я тогда вообще был безбашенный. Кстати, так и с Чмырем познакомился (Филипп Чмырь — музыкант белорусской группы Drum Ecstasy — прим. авт.). Мы устроили драку во время концерта. Он выступал, а мне что-то в этот момент не понравилось. Я поднялся на сцену, и мы начали драться.

«Я ведь делаю не просто музыку, а проекты»

История № 4. О музыкальных проектах, Михалке и рабочее-крестьянском подходе

— Расскажи о том, как ты работаешь сейчас.

— Есть несколько типов проектов. Например, когда к тебе приходит «поющие-трусы» при бабках и приносит какую-то лабутню: бэ-бэ-бэ, три аккорда. Я записываю инструменты, меняю аранжировку, делаю все необходимое. А бывает и другая работа, например, как с «Ляписами». Когда я делал для них их самый первый альбом, то поменял весь состав, а гитаристу дал неделю, чтобы тот бросил пить (кассетный альбом «Ранетое сердце» — прим. авт.). У меня пил только Михалок, и это была концепция. Я ведь делаю не просто музыку, а проекты. Кому-то говорю, как играть, работаю со звуком, иногда все меняю. А техникой управляю так, как умею. Рукастым, конечно, сукам, повезло… Мне бы под ноги клавиатуру специальную, тогда вообще шик-модерн было бы. Может, после этого интервью помогут с этим какие-нибудь хлопчики.

— Кому ты делал альбомы?

— Я записал х.ву тучу проектов. «Троіца», «Сябры», Гюнешь, Егор Забелов, «Без билета»… Было время, когда, включая радио, слышал только свою музыку. В то время я работал на студии «Селах», но потом не сошелся с руководством, и с той поры работаю дома.

— Чем ты так хорош: делаешь классный звук?

— И не только. Классную аранжировку, классный продакшн. Альбом «Жар-Жар» у «Троіцы» — это практически полностью моя работа. Комфортно работать с Port Mone, Егором Забеловым, с Михалком было все четко. Я учил его петь и нотной грамоте. С ним было просто, потому что он послушный. Михалок говорил: «Если ты скажешь мазать потолок сметаной, то мы будем это делать, не спрашивая». И с Ярмоленко работал (Анатолий Ярмоленко, солист и руководитель ансамбля «Сябры» — прим. авт.). Я мог ему позвонить в три часа ночи и сказать «приезжай». Дохера мы с ним записывали. Думал, что сделаю из Тольки Питера Гэбриэля, типа уже возраст и все такое. А он — нет, давай по-нашему, по рабоче-крестьянски. Но один раз я сделал ему металлевую песню, реальный такой дум-метал. Он даже с ней перед Лукашенко выступал, ногу задирал на концерте, что-то про родину пел (смеется).

«Белорусский музыкант похвалил другого белорусского музыканта и не умер»

История № 5. О богатых людях, трудностях жизни и дожде

— Ты не чувствовал себя обделенным из-за того, что у тебя нет рук?

— Я дохера чего сделал и дохера кого поднял, ты чо. Очень много коллективов, начиная с тех же «Ляписов». Это после моего альбома они стали популярными. Большинство артистов прошло через меня. Если нужен какой-то реальный креатив, — это я и есть.

— А здесь этот креатив востребован?

— Как и везде, где нет свободного рынка, востребованности нет. Понимаешь, хорошая серьезная музыка, как и серьезное кино, требует некислых денег. И если эти деньги не государственные, то должны быть в свободном обращении. Раньше при «совке» были ох…е мультфильмы, например, тот же «Ежик в тумане» или «Сказки сказок». Все они были сделаны при империи, когда СССР мог себе позволить потратить деньги не только на какую-то х.ту, типа пропаганды, но и просто на хорошее творчество. Когда я просил при в то время у заводов деньги на музыку, мне просто их давали. А сейчас иди попроси — тебя нафиг пошлют, и все. В стране нет богатых людей. Если у человека три квартиры, то это не богатый человек, а из грязи в князи. Реально богатый человек в Англии может поддерживать театр просто потому, что ему нравится человек. А что он там в театре делает, богатому человеку посрать. Он даже и не вникает в это все. В Англии и США существует институт меценацтва, а в Беларуси нет рынка и экономики, все рухнуло. Как результат, нет богатых людей, которые могли бы давать деньги. Не зачем-то и почему-то, а просто потому, что мне нравится твоя рожа, на тебе миллион.

— Что бы ты сделал, если бы тебе дали миллион?

— Перво-наперво, нормальную современную студию, потому что в Беларуси их просто нет. Есть какая-то херня, как этот Раинчик намудрил. Ему денег выделили, он купил все самое дорогое и смешал концертную аппаратуру со студийной. Все это сделано не так, мимо кассы. Так получается обычно, когда люди в этом деле ничего не понимают. Это, бл…ь, инженерия, ее нужно знать.

— А есть вещи, о которых ты жалеешь?

— Когда я уезжал из Англии, у меня был выбор, куда бежать: США, Ямайка, да куда угодно. А я поперся в эту Беларусь, поностальгировать. Типа я тут учился, все свои, и мой путь будет клевым. Но оказалось, что здесь болото. Как написал Филипп Чмырь как-то в Фейсбуке: представляете, белорусский музыкант похвалил другого белорусского музыканта и не умер.

— Все гордые?

— Да не то, что гордые. Когда я впервые сюда приехал, я с Раинчиком (народный артист Беларуси, композитор Василий Раинчик — прим. авт.) познакомился. В те дремучие времена у меня уже был свой компьютер, и Раинчик сказал: ты ж только никому не говори, что есть такие технологии, это будет наша фишка. Меня тогда уже насторожило такое отношение между людьми.

— Говорят, что трудности закаляют человека…

— Трудности у тебя в голове. Ну, без рук я, и чо? Это не трудность, а условия жизни. Вот дождь идет — это трудность, что ли? Нет, это просто идет дождь. Вот если тебе, не дай бог, отрежет руки или ноги, за тобой же будет выбор. Просто я человек другого вида, но все-таки человек.

«Покажите, у кого еще есть такой звук»

По просьбе «Имен», музыкант и лидер группы Drum Ecstasy Филипп Чмырь рассказал о недавнем прошлом безрукого звукорежиссера и его вкладе в отечественную музыку.

— Я познакомился с Андреем в начале 1990-х, когда попал к нему на студию. На тот момент у него стояли самые последние синтезаторы, которые только можно было себе представить. Еще у него был концертный аппарат, который мы вскоре выставили у себя на концерте в Палацэ Мастацтва. Во время этого концерта Андрей устроил драку со мной. Он выдрал у меня зубами стул из-под задницы и начал со мной драться. Я его ногами бил со сцены. В общем, нормально познакомились.

В 1990-е Жуков занимался бизнесом, торговал компьютерами. У него был бабос, а потом он просто этим бабосом оплатил свое образование — учился и стажировался за границей. Насколько я знаю, некоторое время он жил в Англии. Но меня это особо не волнует вообще, потому что я вижу результат его работы.

Перед нашим знакомством я уже знал о Жукове, но общаться с ним было невозможно. Он был невозможным человеком и, в принципе, таким остается и сегодня. Общаться с ним действительно сложно, причем вы сейчас берете у меня интервью, когда мы поругались, и я на него злой страшно и вообще видеть его не могу.

Но все-таки нас с Жуковым свел Калмыков (экс-продюсер группы «Ляпис Трубецкой» — прим. авт.), и в 2004 году мы стали вместе работать. С того времени Drum Ecstasy работает только с Андреем. Хоть это идет и медленно, но приносит результат. Жуков невыносимо медленно делает работу. Но мы заложники этих условий. Его творческий потенциал не мог полностью реализоваться хотя бы в связи с тем, что у него были установлены ворованные программы. Сейчас взяли и купили ему лицензионные. Компьютер у него уже старенький. То есть очень многое упирается в технические вещи. К тому же Жуков — страшно дотошный педант в звуке. И я тоже педант. Два педанта -вот сроки и смещаются на два года

Звукооператор — это инженерная профессия. Музыкой могут заниматься и дилетанты, но когда вопрос касается звукооператоров, это уже профессионализм. Андрей — профессионал. Он слышит частоты и собирает звук. Если говорить об уровне Андрея в рамках Беларуси, то он вне этих рамок. Мне кажется, что никто больше не делает такой звук. Ну, покажите, у кого еще он есть? Только у меня, потому что я работаю с Жуковым. Ну, правда, ни у кого нет такого звука. Все же «мыло». Я уважаю Михалка, но моя любимая пластинка по звуку «Золотые яйцы», которую делал Жуков. Там все звенит.

/

Сегодня Андрей Жуков продолжает заниматься любимой профессией, но очевидно, испытывает финансовые трудности. Музыкальный рынок в Беларуси, говорит, «просел», заказов совсем мало, не хватает на банальные бытовые нужды. В прошлом богатый человек «пропанковал» все свои сбережения и не получил бесплатное социальное жилье, на которое мог претендовать как детдомовец. Андрей надеется, что найдет меценатов, которые смогут инвестировать в его талант и в развитие качественного звука в стране. А еще ему нужен новый профессиональный компьютер, который стоит порядка 10 000 долларов, потому что старый оброс «железом» и отслужил свое. Помочь Андрею можно через редакционную почту журнала «Имена» [email protected], прислав письмо с пометкой «Помощь Андрею Жукову».