Этот невысокий интеллигентный мужчина из Минска уже больше десяти лет ищет в интернете людей, которые могут знать подробности жизни его мамы. 75 лет назад мать родила Владимира в ГУЛАГе под Магаданом — там она, молодая талантливая учительница, отбывала наказание за «антисоветскую деятельность». Вместе с мамой маленький Володя прошел множество испытаний, однако после того, как все ужасы лагерной системы закончились, СССР развалился, а уже взрослый Владимир переехал в Минск, случилось нечто очень странное. Перед смертью мать Владимира с горечью призналась, что ее прошлое мало кого интересовало, и… разорвала все семейные фотографии. Даже с маленьким Владимиром. В семье сохранилось одно часовое видео, снятое уже внуком женщины, где она много плачет, но не раскрывает подробностей о причинах своих слез. И вот с тех пор сын не находит себе места.
Сегодня Владимир изучает дела советских репрессированных, копается в прошлом, отстаивает память невинно убитых в советское время в Куропатах. Но больше всего убивается из-за тех старых фотографий. Почему мама их разорвала? Почему он так мало разговаривал с ней о ГУЛАГе — эти вопросы не дают ему покоя.
Бабушка, которая поет
Несмотря на свои 75, Владимир Романовский выглядит моложе: подтянут, ухожен, чистая речь, незамутненный взгляд. Владимир живет в Минске вместе с супругой. В его комнате — два компьютера, на диване — планшет с фотографией правнука Мартина. Владимир — активный интернет-пользователь. Он переписывается с внуком, который живет в Америке, и сыном Денисом, последние 20 лет проживающим в Швеции. А еще пенсионер ищет в интернете тех, кто прошел через советские лагеря и знает подробности о жизни его мамы, которая родила его в магаданском лагере возле поселка Талон.
Мать Владимира — Доброва Валентина Николаевна — ушла из жизни больше десяти лет назад, в 2006-м. Владимир признается, что так и не успел с ней как следует поговорить о ГУЛАГе и ее прошлом. Говорит, было не до этого. Учился, ездил по разным городам, работал с вычислительной техникой, был молодым. Да и не задумывался никогда сильно о своей судьбе и родителей. Не понимал, почему они — воспитанные люди — полжизни провели в забытом богом селе в Магаданском крае, где было всего 20 хат.
Думать о родителях Владимир начал на старости лет. После смерти мамы он стал копаться в прошлом и с головой ушел в тему советских репрессий. Сегодня пенсионер является председателем комиссии Объединенной гражданской партии по реабилитации жертв политических репрессий и неофициально представляет в Беларуси международное объединение «Мемориал». А еще вместе с единомышленниками устраивает уборку мусора талакой в Куропатах — лесном урочище в Минске, где в конце 1930-х советские власти провели массовые расстрелы «врагов народа».
![](/system/resources/27846330/original/b16908f5b88efa97a3c75613.jpg)
Сегодня напоминание о Валентине Николаевне — рисунок на стене, написанный кистью сына Дениса.
— Вот это моя мама, — указывает на портрет Владимир. — Это сын мой писал, называется «Поющая бабушка». У нее был голос колоратурный сопрано. Алябьева исполняла: «Соловей мой, соловей» (напевает).
Бабушка на рисунке действительно поет: брови вздернуты, глаза смотрят вверх. Владимир любит рассматривать эту работу, ведь вспоминает не только маму, но и сына. Когда-то Денис заканчивал белорусскую Академию искусств, а потом уехал в Швецию и профессионально занялся перформансом. Он единственный в семье, кому Валентина Николаевна рассказала о своем прошлом. Перед ее смертью Денис нагрянул в Минск со шведским оператором и снял о бабушке видеоисторию, расспросив о ГУЛАГе. Фильм получился на несколько часов, но рассказ бабушки — неполным. Владимир по сей день корит себя, что не поговорил с мамой сам, не сохранил все ее воспоминания.
— Это я должен был делать с ней интервью. Почему я не проявил интереса? Я рву на себе волосы, — с грустью говорит он.
![](/system/resources/27846330/original/920d4e72a7459aa1bf173d62.jpg)
История отца до встречи с мамой
— Отец мой был из-под Волгограда, бывшего Сталинграда, — вспоминает Владимир. — Родился в хуторе, в большой семье. Отца моего единственного отправили в Сталинград, в техникум по обработке металла. Когда он оканчивал четвертый курс и готовил диплом, его арестовали. Арестовали за то, что выступил на комсомольском собрании. Тогда только и шумели, как вокруг всё хорошо, а у папы накануне умер от голода брат. Он поднялся и спросил: «А почему мой брат умер от голода?» Ему ничего ответили. Он второй раз выступил — возбужденный, естественно. Вообще папа по натуре был тихим, не революционный тип. А тут не выдержал. Вернулся в общежитие, через три часа к нему пришли двое и спросили: «Кто Романовский? Отдайте кому-нибудь учебники, пройдемте с нами». И всё — исчез человек. Это был 1936 год, тогда на смерть еще не отправляли. Папу сослали на три года на прииски на Колыму. (В 1928 году на Колыме нашли богатейшие месторождения золота. К 1931 году советские власти приняли решение осваивать эти месторождения силами заключенных — прим. Имена). Ему было 20 лет. Родственники не знали ничего о его судьбе вообще. Только через четыре года им стало известно, где он находится.
На приисках Романовский Иван Федорович заболел гангреной. Как вспоминает Владимир, роста папа был небольшого, как и он сам, «был мелким». Может, потому его и пожалел больничный фельдшер, который прооперировал ногу Ивана и взялся за его лечение. Чтобы нога лучше заживала, фельдшер велел арестанту много приседать, что давалось 20-летнему парню с трудом. А когда лечение закончилось, Романовскому снова грозили прииски, и тогда, как говорит сегодня Владимир, папе бы точно был конец — ему грозила цинга.
![](/system/resources/27846330/original/14f7c6300948591982bdeea1.jpg)
Но от приисков Ивана Федоровича спас счастливый случай. В лагере шел набор на сельхозработы. Все прекрасно понимали, что это спасение — еда, физическая работа не по колено в воде. Построили арестантов в ряд, стали выбирать подходящие кандидатуры.
— Отец и так невысокий, так еще во втором ряду стоит, — улыбается Владимир. — Военный скользнул глазами и пошел дальше. А потом вернулся и говорит отцу: «Выходи». Что это, как не судьба? В результате он попал в 1938 году в поселок Талон и стал обслуживать женский лагерь, который был рядом. Там женщины жили, которые занимались сельским хозяйством. Так он и познакомился с моей мамой.
История мамы до встречи с папой
— У мамы был своеобразный характер, крутой. Если ее человек однажды зацепит, он для нее больше не существует. Всё. Очень категорично, — говорит Владимир, когда вспоминает о детстве мамы.
Может, именно из-за такого крутого нрава Валентину Николаевну так и помотало в жизни. Уже в шестом классе она взяла и ушла из дому. Уехала из Днепропетровска, где жила вместе со своим отцом и мачехой. Почему она так поступила, Владимир не знает. Но говорит, что мама твердо осознавала, что делала. Она добралась до Новороссийска, а потом, прикинувшись беспризорной, пошла в детский дом, где и стала жить.
![](/system/resources/27846330/original/1bc151ebdfb944d318feef36.jpg)
После школы Валентина поступила в педучилище — на отделение литературы и истории. А потом оказалась на распутье. У нее был хороший голос, и педагоги советовали строить карьеру певицы.
— Но мама подумала: что это я, такая маленькая пигалица, выйду на сцену? — улыбается Владимир. — Она мечтала ехать после учебы в Ленинград в Институт Герцена, но директор училища посоветовал ей отправиться по разнарядке на Дальний Восток: «Что ты в одном платьице поедешь? Давай на Дальнем Востоке годик-два поживи, заработай, а потом поедешь в Ленинград».
Так Валентина и поступила. Ее отправили на Сахалин, где она проехалась по чеховским местам и устроилась учителем в школе. Именно там с ней и приключилась беда. Один настырный педагог стал приставать к Валентине, а она всё никак не могла от него отделаться. На дворе стояла зима 1937 года. Однажды вечером педагог был особенно настойчив в «ухаживаниях», и Валентина решила его запугать. Сказала, что он не знает, с кем связался, и она его сгноит. А в конце зачем-то добавила: «Вот иди и пиши об этом». А педагог ответил: «Хорошо. Напишу».
Была такая манера в лагерях женить
Через три дня в дверь Валентины постучались. Вошел военный и спросил: «Вы Доброва? Вы арестованы». Так нелепо оборвалась карьера молодой учительницы. Ее допрашивали, выпытывали, в каких организациях она состоит, грозились расстрелять. В ответ Валентина твердила лишь одно: я — комсомолка. Ее осудили на семь лет лагерей и пять лет поражения в правах (в советские годы поражение в правах обозначало невозможность голосовать, принимать выборные должности, лишение родительских прав; фактически человек не мог никуда устроиться на работу — прим. Имена). В декабре 1937 года вместе с другими арестованными она в сопровождении конвоя пустились в долгий путь — 100 километров пешком по Сахалину.
— Шли по снегу, — рассказывает Владимир. — Мама потом вспоминала, как проходила через одно село, и ее увидела знакомая учительница, тоже детдомовка. Выскочила: «Валя! Что с тобой? Что?!» Это была последняя знакомая, которую видела мама. Из Сахалина Валентину Николаевну отправили в магаданские лагеря. Кем она только не работала: санитаркой в больнице, уборщицей, на полях. А потом ее отправили в женский лагерь в Талон на сельхозработы, где и жил Иван Романовский.
![](/system/resources/27846330/original/9c01b833942024cce4ddc926.jpg)
Иван Романовский жил рядом с лагерем. У него уже закончился срок, но он никак не мог вернуться домой, потому что был поражен в правах и не имел права куда-либо уезжать и устраиваться на работу. Специально для таких, как он, вокруг лагеря были построены дома, в каждом из которых проживали по две семьи. Половину одной из таких хат и занял Иван Федорович. Он остался жить и работать на подсобных работах в сельском хозяйстве, а потом познакомился с девушкой из лагеря Валентиной.
— Была такая манера в лагерях женить, — рассказывает Владимир. — Маме сказали, что есть такой Иван в обслуге, который на нее засматривается. Мама рассказывала потом, как они «женихались» и как их ловил вахтер. Забивались в какой-то угол, а вахтер дверь открывает в сарай и говорит: «Я знаю, что вы здесь, выходите!» Нормальный, мог и под винтовку взять. Жили они рядом: он — на поселении, а она — заключенная. Их «поженили». Дело молодое — понятное. Природа свое диктует. Люди на смерть идут из-за любви. Я родился в 1941 году.
История сына, который пытается разобраться в судьбе родителей
Владимир родился в бараке. Он был «нелегальным» ребенком, мать не могла его воспитывать. Вместо нее воспитанием мальчика занималась отсидевшая свой срок сибирячка — тетя Лиза, которая работала смотрительницей на хоздворе. Мальчик рос и жил в хлеву среди коров. Тетя Лиза следила за отелом коров. «А я, — вспоминает Владимир, — когда корова телилась, бегал маленький по хлеву и кричал: «Теть Лиза, ножки появились!».
— Мне в лагере места не было, в бараке я не мог находиться, — говорит пенсионер Владимир. — Я начинаю себя помнить примерно с трех лет. Помню, темно. Электрические лампочки горят, но немного. Какой-то проход, а слева — кухня, чаны стоят, в которых что-то готовится. А здесь стоят коровы. И я спал на этих чанах. Еще помню, как сижу в середине загона, где скот держат, и ко мне идет корова. Мне страшно до посинения. Я ору и только вижу, как от ворот бежит мама. Мне годика четыре было. Больше ничего не помню. Возможно, она приходила меня кормить из лагеря.
В случившемся Валентина Николаевна винила Сталина. Она считала, что Ленин бы этого точно не допустил
![](/system/resources/27846330/original/5c11334d79322131a87cde90.jpg)
Маму Владимира выпустили в январе 1945-го, и она взялась за воспитание сына. Так как она тоже была поражена в правах, то осталась в Талоне — в закрытом поселке, в 40 километрах от Охотского моря, в окружении тайги. Владимир рос. В теплое время года ходил на рыбалку с отцом на реку Тауй и на охоту. Игрался вместе с друзьями, ловили зайцев, а еще бегали смотреть на лагерь, который находился в километре от поселка и вызывал интерес у любопытных мальчишек.
— Я помню одну сцену — поймали беглеца, — вспоминает пенсионер. — Пацаны кричат: «Сейчас приведут!» А нам же жутко интересно: беглецов мы страшно боялись. Действительно ведут. Весь избитый. Стоят заключенные в два ряда перед воротами в лагерь. У входа охранники беглеца остановили и стали его бить. Не знаю, чем всё это кончилась, я в слезах-соплях рванул оттуда и прилетел домой. Мама спросила: «Что такое?» Я рассказал. И она заплакала.
![](/system/resources/27846330/original/32ae0fe363a3324012c784ac.jpg)
Но все эти сцены дети из Талона воспринимали как хоть и страшные, но эпизоды из обычной жизни. Владимиру никогда не приходила в голову мысль: почему он живет в Талоне и что такого сделали его родители, что здесь оказались? Он рос в закрытом селе, а рядышком находился детский дом НКВД, где жили дети репрессированных. Мама строго-настрого запрещала приближаться к этому детскому дому, но с его подопечными Владимир все равно встретился — в поселке Тауйске, куда он стал ездить в школу-интернат после 4-го класса. У детдомовцев были жесткие шутки. Они издевались над слабыми, а Владимиру дали сразу две клички: маменькин сынок и Лобачевский. Мальчик жил с детдомовцами под одной крышей в школе-интернате целый год. А домой возвращался с обгорелыми пальцами на руках и ногах. По ночам детдомовцы любили пошутить. Они вставляли между пальцами бумажки и поджигали.
Рядышком находился детский дом НКВД, где жили дети репрессированных. Мама строго-настрого запрещала приближаться к этому детскому дому
— Мне тюкнуло в голову только в шестом классе, что что-то не так, — рассказывает Владимир. — Я уже знал, что мои родители были в тюрьме, осознавал, что это не просто жизнь, а принудиловка. Начальник лагеря бывал у нас в гостях. Я видел, что он другой. И меня вдруг осенило: а за что сидели мои папа и мама в тюрьме? Они же такие хорошие люди! От них я никогда не слышал ни одного матерного слова. И вообще мама пользовалась громадным авторитетом: давала концерты в местном клубе, в колонии, на бис ее вызывали. Мне казалось, что это неправильно. Я думал, что вырасту, найду этих дядь и теть и отомщу.
Разорванные фотографии
Валентину Николаевну во всей историей с ГУЛАГом больше всего беспокоило поражение в правах. Она могла стать певицей, изучать естествознание в Ленинграде, а вместо этого проживала молодость на Колыме и не имела права оттуда выбраться. А когда родителей Владимира восстановили в правах, они поняли, что ехать им и некуда. Отправляться на хутор мужа Валентине не хотелось — что ей там делать? К тому же, заработки в магаданском крае были хорошие. В 1952 году Иван Романовский уже заведовал конефермой в совхозе и неплохо зарабатывал. Так и остались бывшие узники ГУЛАГа жить неподалеку от лагеря.
После выступления Никиты Хрущева на XX съезде КПСС с докладом о культе личности Сталина родители подали документы на реабилитацию. Мать реабилитировали в 1957 году. Но эта справка не меняла их жизни. Она всего лишь облегчала трудоустройство.
![](/system/resources/27846330/original/5f8841cc4f2473010872565b.jpg)
А Владимир в 1958 году окончил школу и вылетел из родительского гнезда. Сначала поступил в магаданский филиал Всесоюзного заочного политехнического института. Затем жизнь занесла его в Минск — в Радиотехнический институт.
В Беларуси он встретил свою будущую супругу, женился и стал работать в Минском конструкторском бюро вычислительных машин. Хоть Владимир и знал о своем происхождении, но в молодости его эта тема особенно не интересовала.
![](/system/resources/27846330/original/7e7a509ad2a0487220ef1b76.jpg)
Но его происхождение само напоминало о себе. Например, при устройстве на работу Владимир указывал, что родители были осуждены и реабилитированы. А когда в начале 1970-х его взяли в бригаду для выезда в Чехословакию, горком затребовал сведения об отце и матери.
— Я сказал, что мне нужна мамина справка о реабилитации, — вспоминает пенсионер. — И тут она в слезы: «Вот и на тебе это сказалось!» Для мамы это была целая истерика. Боялась, что меня не выпустят.
В жизни же родителей в 1970-х произошли сильные перемены. Валентина Николаевна стала искать своего отца и неожиданно нашла его в Риге. Оказалось, что с 1932 года, когда она ушла из дому, он не прекращал ее поиски. А потом решил, что дочь съели во время голодомора.
![](/system/resources/27846330/original/b2cd562db227a04f33d1ecef.jpg)
Мать Владимира с мужем тоже перебрались в Ригу. Несмотря на то, что Советская власть сделала с ними, они оставались коммунистами. А в случившемся Валентина Николаевна винила Сталина. Она считала, что Ленин бы этого точно не допустил.
Когда развалился Союз, Валентина Николаевна снова проявила свой взрывной характер. В 1991-м году она обратилась к продавщике в кафе по-русски, на что та нелестно ответила на латышском языке. Недолго думая, мать Владимира собрала вещи и уехала из Латвии. Вместе с отцом она поселилась в Орше, а потом перебралась в Волгоград. Именно тогда Валентина Николаевна стала временами заводить разговор о ГУЛАГе с сыном. Владимиру было уже 50 лет. Но его мать рассказывала скупо. Не могла говорить много, все время плакала. К тому же, они жили в разных городах.
Плачет и мать на экране, говоря, что ее прошлое никого при жизни из близких не интересовало.
Что происходило с родителями Владимира в лагерях и через какие испытания им пришлось пройти, их сын так и не узнал. Отец никогда не рассказывал и умер в 2001 году. Мать рассказывала немного, больше всего — в фильме внука Дениса. А незадолго перед смертью она взяла и разорвала все семейные фотографии. Порвала на четыре части своего сына, мужа, все воспоминания о молодости и Колыме.
![](/system/resources/27846330/original/fcd86bc046bb684f1da91107.jpg)
Почему мама разорвала семейные фотографии? Что ее так беспокоило на закате жизни? Сегодня 75-летний Владимир часто задается этими вопросами и буквально не находит себе места, пытаясь найти на них ответ. Он пишет сообщения на форумах в интернете. Ищет людей, которые могли бы знать хоть что-нибудь о его маме и рассказать о ее жизни в лагере. Но пока никаких ответов на свои вопросы Владимир так и не получил. Ему остается только одно — раз за разом пересматривать часовое видео, где мама рассказывает о своей жизни.
![](/system/resources/27846330/original/5866eb0d64692ea788791e8d.jpg)
Владимир включает фильм о своей маме. Слушает ее воспоминания. Его нижняя челюсть дрожит. На глазах наворачиваются слезы. В один момент он не выдерживает и выходит из комнаты. Плачет и мать на экране, говоря, что ее прошлое никого при жизни из близких не интересовало.
Была обида у нее и на меня, что я так был занят собой и своей работой, что ничего не хотел у нее узнать.
В фильме мама Владимира рассказывает, как ушла из дому, как хотела стать певицей, но стеснялась. Как ее обвинили в том, что она состоит в контрреволюционной организации, хотели расстрелять, но отправили в ГУЛАГ. Как впервые встретила Ивана, работала учительницей, скотницей и даже в детском доме. А ближе к концу фильма Валентина Николаевна начинает плакать.
— Я нисколько не жалею, что так у меня получилось, — говорит она сквозь слезы. — Потому что я узнала жизнь. Там были люди очень хорошие (в лагере — прим. Имена): научные работники, артисты, профессура. От них столько можно было почерпнуть полезного.
— С возрастом я всё чаще думаю, почему мама разорвала фотографии, — говорит Владимир, когда возвращается в комнату. — И прихожу к выводу, что это некий признак разочарования, как в собственной судьбе, так и в том, что я ей не интересовался. Она же на учительницу выучилась, была очень эрудированна, сидела с профессорами, столько от них почерпнула… А все равно никак не смогла реализоваться. Мой внук ей из Швеции звонил и спрашивал: «Бабу, после Людовика XIV следующий Людовик сколько правил?». И она сразу же ему отвечала. От нереализованности она так поступила и разочарования. Была обида у нее и на меня, что я так был занят собой и своей работой, что ничего не хотел у нее узнать.
![](/system/resources/27846330/original/2c41a50622efa55cbe0751c3.jpg)
Кстати, фильм о Валентине Николаевной еще выйдет в свет. Внук Денис вместе со шведским оператором интервьюровал ее в течение недели и планирует выпустить ленту о судьбе женщины, которая прошла ГУЛАГ.
Стокгольмский синдром
С момент смерти мамы Владимира прошло уже 11 лет. И с тех пор Владимир постоянно изучает проблему советских репрессий. Связался с российским «Мемориалом», возглавил комиссию Объединенной гражданской партии по реабилитации жертв политических репрессий.
— Я начал действовать, чтобы не дать затушевать эту память. Моя деятельность — это долг перед родителями, — признается пенсионер.
Сегодня основная деятельность Владимира проходит в Куропатах — в лесном урочище в Минске, где в конце 1930-х советские каратели уничтожали «врагов народа».
— Куропаты — это люди, уничтоженные зверским режимом. Это символ беззакония, людоедства, — говорит Владимир и дополняет, что это место, о котором до последнего времени ничего не знали белорусы. Больше 20 лет власти молчали о преступлениях советской карательной машины, а минчане ездили в Куропаты, чтобы делать там шашлыки.
![](/system/resources/27846330/original/994fd41db7f0838bd7459c1e.jpg)
— Нас поразил опрос, который проводило о Куропатах «Радио Свобода», — говорит Владимир. — Только два человека сказали, что это место, где погибли люди. Остальные утверждали, что это белорусское блюдо или место, где на лыжах катаются. Возник вопрос: как привлечь к этой проблеме внимание? В Куропатах была страшная запущенность. Тогда, четыре года назад, у меня появилась идея устроить там уборку талакой, пригласить местных жителей. За это время мы очистили десять гектаров леса. Фактически там была свалка. Честно говоря, только одних презервативов ведро вытащили.
![](/system/resources/27846330/original/cb34d3a8e5326a314c6ce9a5.jpg)
Сегодня Владимир сам тяжело болеет — сказывается возраст. Ухудшается короткая память. Однако он хочет, чтобы память не ухудшалась у всех белорусов. Пенсионер считает, что жители страны так и не сделали для себя никаких уроков из прошлого — не осудили советские репрессии, не запретили карателям и КГБшникам занимать руководящие посты. Не научились любить близких, а не абстрактную родину, и до сих пор испытывают стокгольмский синдром перед настоящим (при стокгольмском синдроме жертва испытывает симпатию к агрессору во время захвата или похищения — прим. Имена).
— Как бы неприятно это звучало, раб любит своего хозяина, — считает Владимир. — Человек от природы эгоист. И это правильно. Природа наградила его этим качеством для самозащиты. С этой точки зрения, сегодняшняя система патриотического воспитания ни к черту не годится. Должна быть локальная историко-национальная память впереди всей остальной. Ребенок рождается, он любит своих маму-папу — это искренне, правильно. Потом любит садик, школу. Но по мере разрастания границ того, что он любит, всё это становится все более лицемерным. Когда мне говорят, сначала думай о Родине, а потом о себе, я говорю: «Нет, ребята, все наоборот». Покаяния перед репрессированными у нас не было. Явление покаяния должно быть всенародным. В 2007 году мы были с женой в Англии. Наша родственница вышла замуж там за бывшего полицейского. Я спрашиваю у него: «Питер, ты двоих сыновей воспитал. Какой месседж ты им давал?» «Ну что, — говорит, — что они свободные люди, должны отстаивать свои интересы, но и учитывать, что другие люди тоже свободны. Должны уметь договариваться». А у нас с месседжем выпускают «не высовывайся». Нам втюхан Стокгольмский синдром.