Максим Брашко с детства верил в то, что в мире нет плохих и хороших героев. Он читал сказки и пытался понять, почему персонаж ведет себя так, а не иначе. В подростковом возрасте мальчик увлекся философией, музыкой и закрылся во внутреннем мире, где ему было комфортнее, чем в мире снаружи. Он поступил на философский факультет, стал работать в издательстве, а потом оказался в сумасшедшем доме. Вернувшись обратно, молодой человек попытался найти место под солнцем и попал в организацию под названием Клубный дом «Открытая душа», где людей с психическими заболеваниями учат существовать в социуме: готовить еду, работать и общаться друг с другом. Максим понял, что после больницы жизнь не заканчивается, и он сам может помогать другим людям, которые через это прошли. Так мужчина стал волонтером, а через год его взяли в качестве соцработника. «Имена» провели день в его компании и записали историю о том, почему людям с психическими заболеваниями в Беларуси необходимо помогать, и что происходит, если они остаются одни.

— Первый фундамент моей личности был светлым, — говорит 30-летний Максим Брашко, вспоминая о детстве.

Мы сидим в небольшом кафе неподалеку от станции метро «Пушкинская». Максим щурится и пьет черный чай. Он вспоминает о том, как родился в Ошмянах, жил в Барановичах, а с первого класса учился в минской белорусскоязычной гимназии № 4 в Кунцевщине. Смотрит в прошлое Максим с некоторой долей ностальгии и то и дело рассуждает о социальном равенстве в СССР и бесплатных детских садах, где «собирались разные дети, а сейчас собираются только по материальному достатку». Он вспоминает барановичский район новостроек, где жили одни молодые семьи, такие же молодые, как его мама и папа. Говорит о том, как родители-инженеры жили в разных городах, а потом перебрались в Минск, где Максим стал заниматься акробатикой в спортивном центре.

— Спорт — это хорошо. Он дает разумение того, как распределять свои силы, и на что их тратить, — говорит мужчина, а потом добавляет, что спорт все-таки был не главным увлечением в его жизни. Потому что главное увлечение Максима с ранних лет было философствовать.

Максим никогда не верил, что мир плоский и простой, как пять копеек. С малых лет Максим рос вдумчивым и рефлексирующим человеком. Он задавался вопросами: почему злого героя из сказки сделали злым, и так ли это на самом деле. Обдумывал невидимые сюжеты историй и реконструировал их значения.

— Во время знакомства с детской культурой даже в столь нежном возрасте я понял, что плохие персонажи являются надуманными. Другими словами, что они созданы искусственно, как конструктор. Мы берем готовую матрицу и подгоняем ее под какие-то данные, факты, новости, которые нам доступны, и делаем из них заключения. Меня же интересовала другая сторона этого сказочного мира. Больше было интересно то, как человек сконструировал злого персонажа, чем он руководствовался. И вообще из каких критериев он исходил, когда делал одного персонажа злым, а другого — добрым. С этого неверия в то, что есть добрые и злые герои, и началось мое постоянное аналитическое разжевывание явлений.

Чем больше Максим читал детские сказки, тем больше приходил к выводу, что наиболее интересны те персонажи, которые определяют невидимый ход событий, потому что главные вершители судеб всегда остаются в тени. И абсолютно не важно, кто управляет сюжетом — Красная Шапочка, бабушка или серый волк. Главными в сказке все равно остаются охотники.

— Во всех детских сказках есть малозаметный персонаж, от которого зависит всё, — рассуждает Максим. — Допустим, в сказке про Красную Шапочку, на первый взгляд, все очевидно. Есть главные герои: волк — плохой, а Красная Шапочка — хорошая. Но есть еще и охотники, которые мелькают эпизодично, и их значимость для волка, бабушки и Красной Шапочки неочевидна. Определить значение охотников нужно самому читателю. И эта попытка понять ситуацию изнутри, а не со стороны эмпатии, и освобождала меня от того, как мной управлял писатель. Наверное, это и было мое первое стремление к независимому мышлению, свободе, самобытности. Ты сам берешь на себя ответственность заявить, кто все-таки в сказке главный герой, а кто — жертва. Я никогда не любил ставить вопрос ребром: да-нет, плохой-хороший. Может быть, поэтому с детства мне нравились пластинки Эдгара Алана По.

Возможно, эти первые мысли о морали, табу и условности всяких смыслов повлияли на всю его дальнейшую жизнь. Но чего точно не знал шестилетний мальчик, который так любил думать о потаенных смыслах сказок, что однажды он окажется в психиатрической больнице.

Я всегда интересовался запретными темами в культурном плане. Меня интересовал Девид Линч, любил фильмы Финчера

Максим жил на улице Берута, учился в белорусскоязычной гимназии и рос классическим гуманитарием. Первые годы учебы давались ему легко, но в средних классах стало сложнее. Постоянные экзамены, перепрофилирование классов, высокие требования учителей и строгая дисциплина сказались на успеваемости парня. «Я учился по меркам гимназии плохо, было пару троек», — говорит Максим. По итогу он окончил девять классов гимназии, а потом перешел учиться в обычную среднюю школу.

Как вспоминает Максим, он продолжил размышлять о плохих и хороших героях и табуированных темах и в подростковом возрасте. Его привлекали готическая субкультура, фолк-дум металл и искусство маргиналов. А затем Максима заинтересовала тайная жизнь душевнобольных.

— Я всегда интересовался запретными темами в культурном плане, — рассказывает Максим. — Меня интересовал Девид Линч, любил фильмы Финчера. В 9 классе увлекся философией. Это было закономерное увлечение, ведь я был гуманитарием и нашел в философии родственную стихию. Начал читать пособия для абитуриентов, оригинальные работы философов. В том же 9-м классе уже читал Ницше и, конечно, знал, что в конце жизни этого человека упекли в психиатрическую лечебницу. Мне вообще была близка тема болезней. И главное, что, интересуясь ей, я был вынужден переносить некоторые, хотя бы легкие проявления болезни на свою шкуру. Умственно меня интересовала философия, а душевно — темная сторона в человеке, которая может проявляться даже психологическими и психиатрическими болезнями. Поэтому неслучайно, что к тому времени у меня появилось много друзей, которые лежали в РНПЦ ПЗ (Республиканский научно-практический центр психического здоровья в Новинках — прим. авт.).

Максим увлекся идеями декаданса, увядания, распада. Подросток закрылся в себе и перестал впускать туда «инаковых».

Я видела своего сына: какие-то стишки про сатану, погружение на темную сторону. Он эти стихи писал и мне показывал.

— У меня со временем сформировался внутренний фантастический, фантасмагорический мир, — вспоминает Максим. — Я чувствовал, что начинаю в нем увязать. Вопрос стоял в том, что во внутреннем мире мне было комфортно. И мой внутренний мир при этом забирал у меня все время, все силы, и всю энергию. Всего меня. Не оставалось времени практически ни на что.

Психиатр

Мы идем по району, в котором Максим рос. Он вспоминает, что в 15 лет выглядел как типичный представитель готической субкультуры: носил темную одежду, длинные волосы, берцы Kamelot. Будучи подростком, однажды летом поработал полтора месяца в полиграфическом цеху и купил себе советскую гитару «Урал». Стал музицировать и писать свои первые композиции. Но при этом Максим все больше удалялся во внутренний мир. Его мама Елена Ивановна вспоминает, что заволновалась, когда увидела на руках сына шрамы. Максим парирует, что не хотел себе навредить, и это никакие не шрамы, а селф харминг. «Готы этим страдают, — говорит он. — Кто-то тоннели себе ставит и делает кляпы на щеках».

— Я этого не знаю, — говорит мама, когда мы оказываемся у Максима дома. — Я видела своего сына: какие-то стишки про сатану, погружение на темную сторону. Он эти стихи писал и мне показывал.

— Я его могу и сейчас прочитать, кстати, — отвечает маме Максим. — «Все холодно и мертво,// Нет ни одной души,// В царстве ночью полно// Грусти и тоски.// Прах овевает мрачные сады,// Луна в них освещает мертвые цветы». И че-та там про птицу. Я этот стих, кстати, читал вместо Пастернака в 11-м классе. Мне 9 баллов поставили (смеется).

Однако родители находили поведение сына странным. Когда ему было 15 лет, они отвели его в подростковый психоневрологический диспансер.

— Мама водила меня туда много раз, сказала, что я себя странно веду, — рассказывает Максим. — Но ничего со мной не случалось. Я был совершенно обычным подростком. Ну да, что называется, сложным… Увлекался рок-музыкой, вид у меня был рокерский, любимой группой была гомельская Gods Tower. Мама отвела в диспансер, а оттуда меня направили на Бехтерева (городской клинический психиатрический диспансер — прим. авт.). Там спросили: как у тебя состояние? Я сказал, что случается депрессия, тяжело физически и на душе бывает. Врач мне выписал таблетки, какие-то антидепрессанты, но рецепт у меня так и пролежал в бумажнике два года. Я его даже не обналичил. С друзьями пошутил, что дали бесплатный рецепт на «колеса». Скорее всего, психиатр мне тогда поставил шизоидную акцентуацию. На Бехтерева направили на консультационный учет, без какой-то принудиловки. Несмотря на то, что у меня были болезненные ощущения, они никогда не переходили в психозы, бред и, тем более, галлюцинации, ступоры и гебефрению. Испытывал телесные ощущения: тяжесть в ногах, руках. Настроение подавленное, трудно себя заставить что-то сделать. Возможно, были нарушения когнитивные, но незначительные. Страдала концентрация внимания.

А потом как-то в один день, по его словам, Максим отказался от всех прежних идеалов. И началось…

Буря за теплым окном

— Мне было 16 лет, — вспоминает Максим. — Три года я провисел в состоянии депрессии, когда ты не находишь ничего близкого себе по духу во внешнем мире. Я бы описал это состояние как «буря за теплым окном». Ты сидишь в своей уютной комнате, а за окном буря. Она проходит мимо, а тебе тепло. Но под лежачий камень вода не течет. Очень удобно просто сидеть и, обладая рефлексией, от всего отгораживаться. Нужно что-то делать. Изменился я из-за того, что в 16 лет у меня случилась небольшая нервная кома. Она произошла на фоне семейного разногласия. Мне запретили идти на свидание, а вместо этого обязали участвовать в квартирном переезде. У меня начался шок, нервная дрожь, тремор. Потом ощутил, что немеет тело.

И тут я увидел свет озаряющий… Действительность отошла на второй план. А после этого стало очень светло и тепло, тремор спал, и я почувствовал себя живым. Я понял, что злюсь зря. Стал над собой работать: попытался понять жизнь, встав на сторону людей, которые были вокруг. Понял, что я много злюсь, но ничего не делаю. И я в тот момент что-то сделал впервые важное — взял гитару и написал песню, распространил ее по друзьям. Стал плотно учить философию. А потом создал группу DarkLight, а после нее — Anima Grim. И решил, что буду двигаться в этом направлении, чтобы появилась деятельность, работа, смысл.

После «просветления» Максим стал читать и философствовать еще больше.

— Маркса уважаю. У него политики особо нет, больше экономика. Мы смотрим на бизнес глазами рекламных плакатов, а Маркс дает понимание того, как бизнес работает снизу — его внутренние механизмы. Еще Ницше я любил. Ницше рассуждал, что вселенная, как песочные часы, в которые падают песчинки. И мы в прошлых циклах после Большого взрыва делали те же самые действия, что и сейчас. Например, так же беседовали с вами. Многие идеи Ницше уже были логически опровергнуты. Этот философ хорош как поэт, он нащупывает эмоциональный нерв. На нервах он и погорел.

После окончания школы Максим, не раздумывая, поступил на философский факультет Белорусского государственного университета.

— Я поступил в БГУ, но то, чему там учили преподаватели, — это был какой-то детский сад, слепленный в ком, — говорит Максим. — Мне не понравился уровень наставников. Не увидел в них адекватности высококлассным российским и западноевропейским рецензентам, которых на тот момент я читал. Приходишь в университет, а там тянется та же школьная лямка. Что я там буду делать пять лет? Переливать из пустого в порожнее? Нет, я на это не был согласен. Ушел, не оставшись даже на сессию.

С тех пор я знаю, что делать что-нибудь, кроме значимого, бессмысленно. Ведь это никому ничего не дает

Максим перевелся учиться на истфак на платной основе. Параллельно 17-летний парень устроился в известное белорусское издательство автором-составителем. Стал писать книги «про фен-шуй и компьютеры». Но особенно Максиму запомнился период, когда в течение года в издательстве он занимался составлением географической базы данных.

— Это было здорово, — вспоминает Максим. — Мне тогда было очень хорошо, чувствовал, что каждый день проходит не зря. И эта база получилась очень большая — 22 тысячи русских и 22 тысячи английских слов. Я ей горжусь, потому что главное, когда ты делаешь что-то значимое. С тех пор я знаю, что делать что-нибудь, кроме значимого, бессмысленно. Ведь это никому ничего не дает.

Максим работал в издательстве, встречался с девушкой, жил вместе с ней. Когда в Вильнюсе из пепла восстал ЕГУ, молодой человек поступил на философский факультет туда. Но переезжать в Литву не захотел. А вскоре в жизни Максима все пошло наперекосяк. Он лишился работы, расстался с девушкой и ушел из ЕГУ с третьего курса. Максим снова заболел.

 — Стресс хорош, если он не частый гость в вашей жизни, — рассуждает Максим. — А у меня был долгосрочный стресс, и он так вот стрельнул по итогу. Не думаю, что причиной моего состояния была философия. Когда я уходил из ЕГУ, всё навалилось. С работы ушел, из университета, порвал личные связи, с девушкой расстался. Был вынужден переехать домой. Там поселилась старая немощная бабушка, за которой нужно было все вытирать и мыть. Я попал в Новинки.

Это была зима, мы его не пускали, закрывали в квартире, потому что он был неадекватен.

Мама Максима вспоминает, что в 2010 году сын стал плохо выглядеть, ссориться с родителями и подозревать, что за ним следят. Сам Максим говорит, что у него развился психоз, и ему постоянно грезились апокалипсические сюжеты — Третья мировая война, эпидемия смертельно опасного вируса. Парень порывался покинуть пределы квартиры и куда-нибудь бежать. Родители в ответ закрывали его в комнате, потому что, по их словам, сын вел себя неадекватно.

— Он был такой страшный, ходил с выпученными беглыми глазами, — рассказывает Елена Ивановна. — У него все плохо было настолько… Вы не представляете, что такое ребенок, который болен и не принимает лекарств. Он мог сотворить всё, что угодно, как уже выяснилось потом… Это была зима, мы его не пускали, закрывали в квартире, потому что он был неадекватен. А Максим решил, что с ним что-то хотят сделать. В итоге он выскочил вечером с третьего этажа через лоджию, хотел бежать к бывшей девушке. Приземлился целый, невредимый, как ни странно. Побежал полуголым к девушке, а мороз больше 10. Его приодели и выгнали. Побежал в сторону Лошицы, полез в озеро.

— Да никуда я не полез. Лед проломился, — возражает Максим

— Он вымок и решил, что ему надо раздеться, — говорит мать. — Был полностью голый и на четвереньках полз в сторону остановки. К людям, которые вызвали милицию. Так Максима забрали в психушку.

Больница. Снова больница. Клубный дом

Максим попал в психиатрическую больницу в том же 2010 году. Как он вспоминает, это было место с закрытыми отделениями, где главным развлечением пациентов являлось курение в туалете.

— У меня был психоз…, — говорит Максим, — и мне купировали это состояние. Но Новинки — это место не из приятнейших… Мне понадобилась еще реабилитация от самого этого центра. Его проблема заключается в том, что пребывание в нем сводится к приему таблеток и твоему хорошему поведению. Отделение закрыто, из него нельзя выйти, и неизвестно, как вести себя в ситуации, когда ты оказался в закрытом помещении с 50 незнакомыми людьми. Там есть постоянные клиенты и те, кто попал первый раз или «по долгу службы», — периодически ложатся в больницу по своей воле. Жизнь в больнице сужена. Узкий распорядок дня: подъем, неизвестно что, завтрак, неизвестно что, обед, неизвестно что, ужин, неизвестно что, отбой. «Неизвестно что» — это когда заканчивается завтрак, и ты не знаешь, что будешь делать в закрытом помещении. Ну, постоишь, посидишь, с кем-нибудь попытаешься заговорить. Но обычно люди много чего делают, даже если остаются дома: информацию переваривают, общаются в интернете, делают уборку. А там тебя оградили коридором с палатами, ты кушаешь, принимаешь таблетки, и ничего не делаешь. Ну, еще все курят. Каждый час выходят в туалет и тупо курят.

— Главное в больнице было хорошо себя вести, — продолжает мужчина. — Это значит, выполнять распоряжения. Например, заправил с утра кровать и нельзя садиться на нее. Больше сесть некуда, на ногах целый день стоишь. Вести себя хорошо — это подразумает, что есть наказание. Назначат укол, направят в наблюдательную палату. После больницы нечего было запоминать. Дни сливаются из-за таблеток. Год после больницы пролетел, как один день. Чем я занимался, не помню. Помню, что пару раз к врачам сходил. А так сидел дома, никуда не выходил и пил галоперидол. Помню, сижу дома, пытаюсь вернуть навыки игры на гитаре, найти новых информационных доноров. Ведь произошел крах всех моих личностных ориентиров. Я искал все заново.

Максим пробыл в больнице полтора месяца. Когда вернулся в родительский дом, еще долго не мог отойти от больничных будней. Дни скомкались и пролетели, как один. Так незаметно для Максима прошел целый год.

Жизнь в больнице сужена. Узкий распорядок дня: подъем, неизвестно что, завтрак, неизвестно что, обед, неизвестно что, ужин, неизвестно что, отбой.

Через год Максим пришел в себя и отправился устраиваться на работу. Поработал полгода грузчиком на хлебзаводе. А потом окончил курсы повышения квалификации и получил специальность маляра. Устроился в фирму. Но в 2013 году у мужчины произошел очередной срыв, и он снова вернулся в знакомые Новинки. Как вспоминает мама, Максим перестал пить таблетки. Неизвестно, как бы сложилась судьба Максима после второго возвращения из больницы, если бы он не узнал, что в Минске существует Клубный дом «Открытая душа». В 2014 году в отделении реабилитации психбольницы ему рассказали об организации, где людям с психическими заболеваниями помогают общаться и адаптироваться к жизни в социуме. Максим пришел в Клубный дом и увидел то самое место, которое искал долгие годы. Он, наконец, нашел организацию, которая по-настоящему помогает реабилитации людей с психическими заболеваниями не на словах, а на деле: помогает вернуться людям, прошедшим через психбольницы, к прошлой жизни, обрести утраченные навыки и стать полноправными членами общества.

— У нас в психиатрии никто особо индивидуальной историей человека не интересуется, — рассказывает Максим. — Исключение составляют врачебно-консультационная комиссия, медико-реабилитационная комиссия и судмедэкспертиза. Там тебя послушают, почитают твою историю, поспрашивают и сами что-нибудь скажут. А так — особо никто не интересуется тобой. А человеку, который прошел через больницу либо может с ней столкнуться, нужна помощь.

Максим пришел в Клубный дом и стал вместе с другими членами клуба учиться заново жить: готовить еду, мыть посуду, убирать и строить коммуникацию с людьми. Он узнал о том, что подобные Клубные дома существуют во всем мире и помогают людям с ментальными заболеваниями восстановить навыки труда, общения и независимого проживания (о том как работает минский Клубный дом читайте в статье «Имен»). Но со временем Максим стал не просто участником Клуба, а полноправным его работником. Какое-то время он поработал в клубе волонтером, а потом его оформили на должность соцработника. Теперь Максим делится с людьми из Клуба своим опытом нахождения в психбольнице.

— Клубный дом по мне давно плакал, — улыбается Максим. — Я прошел через больницы, и теперь рассказываю другим о своем позитивном опыте. Позитивный опыт — это когда медицина смогла предоставить какую-то услугу адекватными методами и без последствий для человека. Основной позитив в моем опыте заключается в том, что я прошел стационар не по тяжелому пути: меня лечили нормальными лекарствами и я нашел общий язык с медиками. Для этого нужно обладать психологической грамотностью и знать свои права и обязанности. Ведь когда человек болен, о его правах мало кто заботится. Ему могут не сказать в диспансере, какой у него диагноз, потому что врачи считают, что это знание усугубит ситуацию. А я так не считаю. Людям с психическими заболеваниями нужно знать всё: что от них могут требовать, какие у них есть права. Моя задача — дать человеку чувство уверенности в себе. И если он еще не знает о Клубном доме, рассказать. Ведь здесь каждый может задать свои вопросы и получить на них ответы.

Максим работает социальным работником с весны 2016 года и говорит, что любит свою работу. Он консультирует людей, курирует спортивные мероприятия, занимается уборкой, готовкой еды, учавствует в общих собраниях, а на праздничных концертах обязательно играет на гитаре. Мужчина признается, что сегодня не часто берет в руки гитару, как делал этот раньше. Его группа давно распалась, в творческой карьере наступил кризис и «полный андеграунд». Однако сегодня он больше озабочен решением проблемы стигматизации. Максим знает, каково это: оказаться в социальной изоляции, лишиться друзей и всякого смысла существования. Он уверен, что людям с психическими заболеваниями нужно помогать вернуться в общество и не превращать их в изгоев. Даже если ты не стал философом, у тебя есть право оставаться человеком. А для этого достаточно просто помочь с правильной реабилитацией.

— Проблема нашего общества заключается в том, что психическое заболевание — это клеймо, — говорит Максим. — Однако следует понимать, что болезнь ни в коей мере не обозначает недееспособность. Это в худшем случае деформация личности — особенность, которая заставляет человека вести себя и чувствовать иначе, чем другие люди. Но это вовсе не значит, что человек вообще прекращает мыслить, чувствовать и стремиться к действиям. Человек с психическим заболеванием должен проходить курсы: медицинские, социально-реабилитационные, трудовые. В большинстве случаев они направлены на восстановление тех навыков, которые были до болезни. Если навыков не было, то их нужно дать. Сегодня в Беларуси, в отличие от европейских стран, таких курсов нет. Клубный дом не может заменить всю паутину этих курсов. Но он способен помочь людям не потеряться и найти себе друзей.

Справка: История движения Клубных домов началась в 1948 году, когда психически больные люди, прошедшие курс лечения в Нью-Йоркской психиатрической клинике (США), самостоятельно объединились в группу «Мы не одиноки» — We Are Not Alone (WANA). Так появился первый Клубный дом, который основывался на программе поддержки людей с психическими проблемами. Сегодня в мире насчитывается порядка 400 клубных домов в 35 странах. Клубные дома помогают людям с психическими заболеваниями восстанавливать утраченные навыки, коммуницировать с обществом и испытывать ощущение собственной значимости. 7 декабря минскому Клубному дому «Открытая душа» исполнится 5 лет.

Как вы можете помочь

Сегодня Клубный дом нуждается в финансовой помощи и продолжает вести переговоры с властями о том, чтобы их включили в систему государственного заказа. Чем эти переговоры закончатся — неизвестно. Но факт остается фактом: самая большая организация, которая помогает людям с психическими заболеваниями не остаться на социальной обочине и адаптироваться к жизни, не имеет спонсора и государственной поддержки. Клубный дом существует фактически на волонтерских началах, а у его сотрудников нет постоянного источника дохода, чтобы регулярно уделять время тем, кому оно нужно. Если не получится собрать деньги, то Максим и еще двое работников Клубного дома могут остаться без работы.

Организация ищет средства самостоятельно, но делать это в последнее время становится все труднее. Сегодня журнал «Имена» совместно с крудплатформой Talaka.by помогает Клубу в сборе средсв. В сборе денег, от наличия которых климат в нашем с вами обществе так сильно зависит. Для функционирования Клубу необходимо собрать сумму в 29 300 рублей. Эта сумма будет предназначена на годовую оплату трех сотрудников — директора и двух социальных работников, а также на оплату средств связи, коммунальных услуг и аренды помещения.