В Минске есть уникальный семейный театр, в котором вместе с обычными детьми на сцену выходят дети с аутизмом. «Такого нет нигде в мире», — говорит голландский режиссер Ханс Салеминк, который работает с детьми, у которых аутизм, с начала 1990-х. Но если в мире спонсоры выстраиваются в очередь, чтобы помочь такому театру развиваться, то в Беларуси деньги ищет отчаянный многодетный отец и продюсер Леонид Динерштейн. Ему 56, он ничего не понимает в краудфандинге и сборах средств, он никогда не сталкивался прежде с больными детьми. Но когда Динерштейн увидел, как в театре меняются дети с аутизмом и после долгих лет молчания начинают не только говорить, но и выходить на сцену в главных ролях, он застрял в этом проекте. 

«Имена» встретились с Динерштейном, чтобы узнать, почему театр, который реально помогает детям с аутизмом и который все называют крутым проектом, каждый день на грани выживания.

— Леня, обычно подобными проектами занимаются люди, у которых есть больные дети. Но, как я понимаю, у тебя нет личной истории, связанной с аутизмом?

— Я с этой проблемой при своих четырех детях, слава Богу, не был знаком до театра. Но получилась такая вещь. У меня есть коллега, Ира Пушкарева, у нее своя студия, где детей обучают хореографии, музыке, актерскому мастерству. Пять лет назад к ней привели детей с психологическими проблемами и разными поведенческими реакциями. Так появился семейный инклюзив-театр «i». Ира тихонечко занималась. Хорошие педагогические руки дали результаты. В конце концов к Пушкаревой обратилась общественная организация «Дети. Аутизм. Родители». Они привели на репетицию спонсора, который согласился профинансировать мюзикл для большой сцены. С одним условием — премьера нужна через два с половиной месяца, ко Дню зашиты детей. Это невероятные сроки. Ира позвала меня. А дальше все понеслось со скоростью света.

Все могло закончиться одним спектаклем, но в процессе репетиций мне попалась на глаза мировая статистика. Я, конечно, офигел. Каждая сто вторая девочка, каждый пятьдесят восьмой пацан в мире — с аутизмом. Перекладываю на белорусскую демографию — получается 22 000 детей. Зарегистрированных детей с аутизмом у нас — 1 200. А где еще 20 000?

— И где же они?

— Не знаю. Часто родители не ставят диагноз. Представляешь, как жить с такой записью? Когда ребенок вырастает, запись «аутизм» часто меняют на «шизофрения», куда ему с этим потом?

У нас в театре есть Мишка, родители принципиально не ставят ему диагноз, и он учится в обычной школе. Парню везет на учителей: ему позволяли сидеть под партой всю начальную школу, теперь он отлично учится, ездит по олимпиадам.

А вот Кастусь Жибуль, сын очень мудрых филологов, учится фактически дома, в школе у него пока все слишком сложно. 

Есть еще Макс Лагун — великолепный художник, фантастический. Парень рисует в художественной студии, один на один с педагогом и мольбертом. А у нас, попав в шум, гам и суету, сначала сидел в углу. И только репетиции на пятой Макс пришел к детям. Мы специально для него ввели роль Бессловесного Зайца. И еще он нарисовал принты к костюмам.

— И дети с аутизмом не побоялись большой сцены?

— Нет. Все сыграли в первом же спектакле, это была «Флейта-Чарадзейка» в филармонии. Большой зал, аншлаг, приставные стулья. Дети сыграли фантастически. Илья, например, в финале спел. На сцене сделал то, что должен был. На репетициях это ему ни разу полностью не удалось.

— И после этого спектакля вы решили продолжить проект?

— Когда тебе уже за полтинник, ты соображаешь, что есть знаки, и надо их слышать. После премьеры я предложил Velcom провезти спектакль по пяти городам и сделать пять брифингов. Показать, что аутизм — не смертельный номер, что выход есть. И они согласились.

Когда мы вышли, Ира говорит: «Слушай, а как мы их повезем?». И тут только я соображаю, что денег на дополнительный транспорт нет, в одном автобусе поедут все — и с аутизмом, и без. Автобус, замкнутое пространство, где у детей с аутизмом нет возможности уединиться, побыть в своей скорлупе. Четыре с половиной часа туда, там пообедали, поиграли — и четыре с половиной часа назад.

Но в итоге для всех детей это был настоящий праздник, а для детей с аутизмом — вообще сумасшедший рывок. Они все это время развивались, понимаешь? Именно потому, что попали в здоровый коллектив, неагрессивный. В среду, открытую к инклюзии, где они на равных.

Наш театр — это чуть ли не единственное место, где они могут на равных работать. Дети с аутизмом и дети с синдромом Дауна — две категории, для которых нет другого пути социализации, кроме как полноценное вливание в здоровую среду. Для них это единственный способ понять, как работает этот мир. А для других, обычных детей, это становится сумасшедшей прививкой толерантности, терпимости и понимания, что есть особенные дети. У нас в театре получился баланс, идеальный для социализации — 85% здоровых детей (50 человек) и 15% детей с аутизмом (13 детей). 

На репетициях детям с аутизмом никаких поблажек нет. Ханс Салеминк, наш голландский коллега, который работает с аутистами с начала 1990-х, у нас на репетициях обалдел. Сам он делает спектакль год, и последние три месяца ничего не меняет, потому что эти дети сложно адаптируются к изменениям. Ханс работает только с аутистами, его труппа не инклюзивная, в ней нет здоровых детей. Я видел его труппу — это люди восемнадцати-двадцати шести лет, с которыми он занимается с детского возраста. Если бы он мне не сказал ничего про аутизм, я бы видел хорошо подобранную труппу третьего или второго курса театрального института.

Макс почти не разговаривал — в быту, по крайней мере. А через полгода у нас он говорил скороговорки на сцене

Так вот когда Ханс увидел, что мы здесь делаем, сказал: «Ребята, вы вообще единственные. То, что делаю я, не делает практически никто, но то, что делаете вы, точно никто не делает. Я аналогов не знаю». Так что мы влезли в зону абсолютного ноу-хау.

Дети с аутизмом раскрываются постепенно. Тот же Макс, который сначала был Молчаливый Заяц. Он почти не разговаривал — в быту, по крайней мере. А через полгода у нас он говорил скороговорки на сцене. Нам все вокруг кричали: «Два тьютора за спину, не дай Бог что-нибудь случится». У Макса мама была рядом, и наша психолог рядом была все время. Но это было настоящее, это была не игра, он пошел в живой коллектив, и работал там полноценно. В нашем втором спектакле, «Чыгунка», половина декораций его. И он вышел с говорящей ролью.

— Я слышала, автор пьесы «Чыгунка» — тоже ребенок с аутизмом?

— Да, Кастусь Жибуль. Мы сохранили в пьесе все его ходы. Да, помогли с развитием драматургии, но при этом четко удержали логику человека с аутизмом. И он сыграл главную роль!

— Что это за логика?

— Логика у них такая: он может как бы идти в одном направлении, а потом резко, внезапно — раз! — и уйти вбок. У него может начаться паническая атака, непонятно от чего, у каждого по-своему. Один из персонажей у Кастуся — Кот-наадаварот — это его сущность.

Процесс был очень сложный, конечно, потому что из тридцати детей, которые там в итоге действовали, семеро были с аутизмом.

— Все-таки как получилось, что придя в этот проект случайно, ты решил не просто остаться в нем, но и развивать его дальше?

— Сейчас объясню. Вот смотри. Появляется у нас пацан — большой такой, грузный даже. Родился нормальный, а потом перестал разговаривать. У детей с аутизмом так бывает. Пацана гнобили во всех школах. Он пришел к нам такой запуганный, но на первом буквально занятии смотрю — его прям распирает, так хочется всего. И в итоге мама мне звонит: «Слушайте, что вы с ребенком сделали? Он первый раз пришел счастливый». В итоге он получил одну из главных ролей. Я не удивлюсь, если этот парень через три года в театралку поступит. Вот такие штуки происходят на глазах.

Девочка Влада, которая пришла в 14 лет. Красивая девчонка, хочет стать актрисой, но вначале она почти не говорила. Бабушка ее понимала, а мы почти нет. За полгода она дошла до этюда. Да, она боится резких движений, не выдерживает два часа, боится крика. Но это уже совсем не те боязни, с которыми она пришла полгода назад.

Меня зацепило, когда я увидел, как эти дети развиваются. Вот почему я застрял. Как из такого выйти? У меня есть еще лет двадцать, наверное. Может, мне хватит здоровья. Мне хочется создать территорию свободного творчества, которая ни с кем не борется, в которой растут нормальные свободные личности. Пускай потом каждый из них строит свою территорию вокруг себя.

— А откуда деньги на инклюзив-театр?

— Ищу, где могу. Занимаюсь в свои пятьдесят шесть фандрайзингом. Тем, что у меня королевски получалось в начале девяностых, когда мы с коллегами «замутили» в Минске Альтернативный театр. Тогда друзья-бизнесмены давали на него деньги. Сейчас кто-то из старых друзей чуть-чуть помогает. Вот Velcom профинансировал спектакль. Но это разовая помощь. Для процесса нужна пусть не очень большая, но постоянно действующая финансовая поддержка. Нам репетиционная база нужна, помещение, метров двести пятьдесят, в котором есть зал метров девяносто для занятий — со станком, зеркалом, покрытием. Складик рядом, чтобы хранить какие-то вещи, пару раздевалок, комната, где что-то может происходить. Такая мастерская нужна бы была года на два, а за это время, надо строить или искать зал. Нужно, чтобы детям было, куда приходить.

Нам нужен постоянный видеомониторинг. Потому что это готовый методический материал. Методики, которые мы у себя создаем, можно тиражировать куда угодно, в Гродно, в Гомель, в Калининград — туда, где появляются люди, готовые с этим работать.

Одна из следующих задач — это изменение общественного мнения в отношении аутизма. Когда мы говорили обществу полтора года назад слово «аутизм» — общество пугалось и отстранялось. Сейчас я вижу, что реакция уже другая. Мы прошли большой путь.

— Государство ничем не может помочь?

— Нам хотелось бы помощи от государства. Но на самом деле мы понимаем, что ни у какого государства нет сил на то, чтобы полностью реализовать такой проект, как инклюзивный театр. Возьми любую страну — там будет то же самое. Однако в Европе открыт путь для частного финансирования, есть льготы для спонсоров. За такими организациями, как наша, в европейских странах деньги сами ходят. У нас все наоборот.

Чем вы можете помочь?

«Имена» собирают деньги на поддержку проекта «Театр для детей с аутизмом». Они нужны на оплату работы педагогов по актерскому мастерству и психолога, аренду помещения и продвижение проекта. Всего на год работы необходимо собрать 53 100 рублей. Пока на счету 1 719 рублей.

Сегодня в семейном инклюзив-театре занимается 63 ребенка, из них 13 детей с аутизмом. Часть затрат театра покрывают семьи, которые платят за занятия в театральной студии. Но этих денег на развитие проекта катастрофически не хватает. Ваши пожертвования позволят взять на обучение 30 детей с аутизмом. А если у театра будет собственное помещение, заниматься смогут 60 детей с аутизмом. Для проекта важен каждый рубль.

«Имена» работают на деньги читателей. Вы присылаете 5, 10, 20 рублей, а мы делаем новые истории и помогаем еще большему количеству людей. «Имена» — для читателей, читатели — для «Имен». Нажимайте сюда и выбирайте удобный способ для перевода!